Держава (том второй)

Последним, по возведённому сапёрами дощатому мосту, прошёл хромоногий солдат 10‑го корпуса ведя на верёвке упирающегося осла.

— Даже скотиняка, и та отступать не хочет, — ворчал он. — А значит, она умнее наших генералов…

При свете восходящего солнца Аким оглядел свою полуроту, и не узнал вчерашних бодрых, весёлых и бравых солдат.

Перед ним плелись морально разбитые и опустошённые бледные призраки.

— Рубанов, что у вас за строй? — тихо подъехал на изнурённой лошадке полковник Яблочкин. — Солдя–я–ты, — сделал язвительное ударение на букву «я». — Не воины, а сражатели! — слез с лошадки. — Чётче шаг. Ать–два. Ать–два, — стал подбадривать нижних чинов.

— Да пошёл ты! — взъярился старый солдат Егорша, сдёргивая с плеча винтовку.

И столько ненависти увидел в его усталых глазах полковник, что безропотно взобрался на лошадку, и, опустив голову, поехал дальше, не подумав даже возмутиться.

— Что случилось? — подошёл Зозулевский.

— Полковника послали, — как о чём–то само собой разумеющимся, со вздохом доложил Рубанов.

Восприняв это как неуместную шутку, капитан, достав карту–четырёхвёрстку, начал объяснять диспозицию:

— Сегодня собираемся вот здесь. Завтра сближаемся. Послезавтра, 21‑го, наносим долгожданный удар, — хлопнул по плечу поручика. — Совсем ты, Рубанов, спёкся, — попробовал подбодрить офицера. — Всё равно мы их когда–нибудь победим!..

На следующий день началось то, что в диспозиции обозначалось, как сближение.

До Куропаткина дипломатично довели мнение армии, и он выбрался из вагона на оперативный простор. Чтоб как–то поднять свой авторитет, вместе со свитой объехал построенные войска.

— Здорово молодцы! — делая неунывающий вид, поздоровался с 11‑м стрелковым полком.

Ответом ему была тишина!

В русской армии, на протяжении всей её истории не было случая, чтоб не откликнулись на приветствие командующего.

Яблочкин бегал перед фронтом полка, и чего–то кричал, размахивая руками.

Но полк безмолвствовал, провожая взглядом сникшего командующего.

«Теперь он в жизни из вагона к войскам не вылезет, — устало, но без ненависти, глядел на генерала Рубанов. — Сам загнал себя в угол сомнениями и нерешительностью».

Солнце пекло. Полк направили на новые позиции, и он затерялся в жёлто–зелёном океане гаоляна.

Хотелось пить. Солдаты медленно шли, вяло переставляя ноги, и мечтали лишь о привале. О бое, и тем более победе, больше никто не думал. Лечь и отдохнуть — вот главная цель и предел мечтаний. Плохо скатанные шинели, как всегда тёрли спины, а холщёвый мешок, зараза, оттягивал плечо.

Прошли гаолян, и на краю поля с посевом чумизы, наконец–то скомандовали привал.

Колодцев не было. Ручьёв тоже. Солдаты, попадав на землю, лизали чёрную жидкую грязь в найденных на поле лунках.

Глядя на этих измотанных, измождённых и во всём разуверившихся людей, в глазах которых не отражалось ничего, кроме бесконечной усталости, Рубанов понял, что бой они проиграют… А может даже, и войну.

Он с трудом поднял лежащих под палящим солнцем людей, и повёл их дальше, непонятно куда, и уже непонятно зачем.

Куроки не стал ждать, когда против него развернутся все русские силы, а сам перешёл в наступление, оттеснив передовые части 17‑го корпуса, заняв Нежинскую сопку и деревню.

Как оказалось, эта сопка являлась весьма стратегической, а её потеря нарушала всю академическую схему боя.

Вместо дальнейшего развёртывания армии, командующий все силы бросил на взятие пресловутой сопки. Больше в этот момент его ничего не интересовало, а менять диспозицию он не хотел.

Для достижения маниакальной цели, в распоряжение генерала Бильдерлинга предоставил 44 батальона, и предназначил в резерв весь 3‑й сибирский корпус.

Несмотря на то, что имелся тройной перевес, Куропаткин вдруг засомневался и отложил атаку до вечера, дабы ещё раз проутюжить высоту артиллерией.

К вечеру солдаты, у которых и так оставалось немного сил, были полностью неспособны воевать.

Да и не хотели.

Зато наступательным порывом, отбросив наконец, сомнения, воспылал командующий. Изредка это на него находило… А может даже, первый раз — стоит задуматься, коли полк не отвечает на приветствие.

Но за упущенное время обстановка в корне изменилась и, как всегда, не в нашу пользу.

Бильдерлинг отдал приказ своему лучшему командиру дивизии, что недавно ещё так рвался в бой, но тот, выдвинув какие–то ничтожные аргументы, наступать отказался.

Отлаженный армейский механизм неуклонно начинал давать сбои.

Для русской армии и вообще для русского человека, на первом месте стоит идея и душевный порыв, всё остальное — вторично.

А подъёма духа как раз–то и не было… Не было и Суворова или Скобелева, чтоб вдохновить и поднять солдат и офицеров.

В бой пошла другая, необстрелянная дивизия, которая потерпела полное поражение и в беспорядке отступила.

Виновных быстро нашли. Ими оказались никому не известные бузулукцы.

10‑й корпус Случевского каким–то образом очутился далеко позади общей линии фронта.

«Вперёд! Наступать!» — слал ему записки с вестовыми, так как телефон не работал, Куропаткин.

Корпусной вызвал амбициозного генерала Васильева, приказав тому двигаться вперёд, но получил такой словесный отпор, что решил подавать в отставку, доложив Куропаткину, что войска полностью измотаны, и наступать не имеется, ну никакой возможности.

«Да что же вчера вы просили меня бросить хоть одну дивизию вперёд?» — прислал ему записку возмущённый командующий.

«Так то было — вчера!» — получил ответ.

«Ну как с такими побеждать?» — сумрачно сидел в китайской фанзе Куропаткин, начинающий что–то понимать, и для решающего боя покинувший вагон.

Затем, с небольшой свитой поднялся на сопку, с которой оглядел море гаоляна под ногами, и горевший Ляоян на той стороне реки.

Поднеся к глазам бинокль, осмотрел языки пламени над вокзалом и пылающие склады.

Спустившись к подножию, обидчиво поджал губы, будто кроме него кто–то ещё был виноват в поражении, и по–стариковски взобрался на лошадь, двинувшись на север, к Мукдену.

— Заготовьте приказ об отходе на Мукден, и найдите виновных в проигранном сражении, — буркнул через плечо начальнику штаба.

Тот, перебрав в уме полки в корпусе Бильдерлинга, виновными назначил чембарцев.

Сражение закончилось!

Куропаткин вновь признал себя побеждённым.

Безразличные ко всему войска отступали по грязи мандаринской дороги, перемешав батальоны и полки.

Это было уже не отступление, а бегство!

Огромный поток двуколок, китайских арб и тяжёлых парковых упряжек запрудил узкую дорогу.

Пехота, как всегда, месила грязь по обочинам.

Через три дня русские войска отдохнули, восстановив физические силы, но моральные — тот самый боевой дух, пестуя который побеждал Суворов, Куропаткин восстановить не сумел, хотя осыпал бежавшую армию наградами…

Полковник Яблочкин, отчего–то пряча глаза, без приличествующих случаю слов, протянул молодым офицерам красные сафьяновые коробочки с орденами.

— Наши генералы не умеют воевать, — сидя в палатке за бутылкой ханшина, с горечью произнёс Рубанов.

Зозулевский с Зерендорфом утвердительно покивали головами.

— Кроме командующего, вторым виновником поражения, считаю генерала Бильдерлинга, а не бузулукцев с чембарцами, — мрачно разглядывал Владимира 4‑й степени Зозулевский. — Этот бы орден — да за выигранное сражение, — убрал награду в карман. — Но всё равно, господа… Мы их заслужили… Они политы нашей кровью… А потому следует с гордостью носить ордена. Пусть генерал Бильдерлинг, допустивший перед самым своим носом переправу Куроки, награду прячет, если сдури, получит её. Так что гордитесь орденами Святой Анны 3‑й степени. Ведь они — боевые! С бантом и мечами. Я Аннушку получил за восемь лет беспорочной службы в чине капитана, — указал большим пальцем на грудь с красным эмалевым крестом без мечей.