Держава (том второй)

Он не знал, да и не мог, к своему счастью знать, что минуты беспокойства постепенно перерастут в дни, а потом и недели, и так всю последующую жизнь…

«Вот она, красная материя, что дала матушка Параскева во время прославления Серафима Саровского, и отчего Аликс чуть не потеряла тогда сознание, а сейчас благополучно забыла», — аккуратно закрыл дневник Николай.

____________________________________________

Порадовав своим назначением Марию Фёдоровну, бывший Виленский генерал–губернатор Пётр Дмитриевич Святопол—Мирский следом порадовал и сотрудников Плеве, тут же уволив его ближайших помощников: товарищей министра Стишинского и Зиновьева, а также командира корпуса жандармов фон Вааля и директора Департамента общих дел Штюрмера.

16 сентября, при вступлении в должность министра, Мирский, по отзывам газет, произнёс прогрессивную речь, в которой подчеркнул, что плодотворность правительственного труда основана на искренне благожелательном и истинно доверчивом отношении к общественным и сословным учреждениям, и к населению вообще. Лишь при этих условиях работы можно получить взаимное доверие, без которого невозможно ожидать крепкого успеха в деле устроения государства.

Слова эти произвели в России настоящую сенсацию.

Либеральные газеты засюсюкали, что наступила «эпоха доверия», и «весна русской жизни». «Шаг вперёд… впервые за сто лет», — выспренне выразилось «Новое время». «Поистине, струя свежего воздуха».

Земские управы присылали новому министру приветственные адреса.

Подсуетились и революционные партии. Эсеры, большевики и бундовцы активно развивали агитацию в стране и в армии, печатая статьи, листовки и прокламации следующего содержания:

«Всякая ваша победа грозит России бедствием укрепления порядка», писал партийный орган эсеров в воззвании к офицерам русской армии, «всякое поражение приближает час избавления. Что же удивительного, если русские радуются успехам вашего противника».

Но Абрама Гоца, Гершуни, Ицхака, Хаима, Бобинчика—Рабиновича или делегата Первого и Второго Съездов РСДРП Вольфа Арона Иосифовича к русским отнести весьма сложно… И можно только гипотетически.

Но пропаганду среди коренного русского православного населения они вели просто бешеную. На что не жалело денег международное закулисье, во главе которого стоял богатейший человек мира, глава гигантского банкирского дома «Кюн, Лоэб энд Компании» Яков Шифф.

Его компания разместила японский военный заём, поддержав микадо финансами, и делая вполне возможной победу Японии над Россией.

В займах для России он отказал, и использовал своё огромное влияние, чтобы удержать и другие банки от размещения русских займов, в то же время, оказывая щёдрую поддержку группам самообороны российских евреев.

И не только им.

Приличные суммы получал окопавшийся в Стокгольме японский военный атташе Мотодзиро Акаши.

Теперь его главной задачей стало финансирование российских революционных партий.

Ближайшим его помощником заделался Кони Целлиакус. Один из руководителей Финляндской партии активного сопротивления,

В августе 1904 года, находясь в Амстердаме, на обеде с руководителями партии социалистов–революционеров, в присутствии Азефа, Брешко—Брешковской, Чернова, и представителя Бунда Капельзона, изложил свой план действий. Вернее, ни столько свой, сколько полковника Акаши, заверив собравшихся, что если понадобится оружие, то финляндцы берутся достать его в любом количестве.

В помощь революционерам и либералам Мирский приказал вернуть из ссылки неблагонадёжных лиц, подвергшихся репрессиям при Плеве.

Дабы подчеркнуть своё несочувствие, и даже брезгливость репрессивным мерам, особым указом от 22 сентября, отделил от себя всякую полицейскую работу, возложив её на командира Отдельного корпуса жандармов Рыдзевского, коего Николай и планировал поставить на место Плеве, да не решился огорчить мама.

____________________________________________

В тот же самый день, когда министр внутренних дел, принимая чиновников своего ведомства, произносил перед ними и приглашёнными репортёрами, слова о «доверии», Куропаткин, перекрестясь, как отметил в своём дневнике, подписал диспозицию для перехода в наступление.

19 сентября вышел приказ по армии: «Настало желанное и давно ожидаемое время идти вперёд навстречу врагу», говорилось в нём.

Алексей Николаевич хотя и поздно, но понял, что армия вдохновлялась идеей наступления, но гнал от себя мысли, что его тактика постоянного отхода для «накопления» сил, разлагала моральный дух армии, делая её небоеспособной.

Особенно убедило его в этом отступление от Ляояна и молчаливый протест в ответ на его приветствие известного в Маньчжурской армии 11‑го стрелкового полка.

Он воочию увидел, что воодушевление армии сведено на нет, и вместо него преобладает раздражение и безразличие.

Поэтому, безо всякого давления со стороны Алексеева, Куропаткин принял решение о наступлении.

К тому же он знал, что главнокомандующий подал ходатайство об отзыве с занимаемого им поста, и Высочайший указ, как донесли доброжелатели из Петербурга, уже подписан.

Полковник Яблочкин, вызвав офицеров, зачитал копию приказа за подписью Куропаткина.

Оглядев после совещания листок с подписью «Кур», офицеры решили обмыть долгожданное событие ханшином — молебен и святая вода, это потом.

Расположившись на высохшем гаоляне в палатке субалтерн–офицеров, Зозулевский толкал пространную речь.

— Господа, хотя Яблочкин и велел демонтировать ханшинную палатку, потому что очень часто традиционный восточный танец дракона стали исполнять не родственники торговца, а нижние чины полка, выдавая во время танца военную тайну… Однако, высшее начальство приказало нанять китайских проводников и возчиков для перевозки имущества, убив этим сразу двух китайских зайцев…

— Скорее — бурундуков, — поправил начальство педант-Зерендорф.

— Пусть будет так, — не стал спорить капитан.

— И что это за заячьи бурундуки? — поинтересовался, разливая по стаканам не ядовитый ханшин, а благородное вино, Рубанов.

— Элементарные, друг мой, элементарные. Во–первых, нижние чины всё также весело отплясывают народный китайский танец, посылая во время оного, в гаолян, генерал–адьютанта Куропаткина и его запоздавшее наступление… Ханшин, для развязывания языков, продают возчики и проводники. Коли армия нанимает китайцев и скупает у них лошадей, повозки, зерно и сено… А тыловики в Мукдене заказывают китайским шорникам сотни вьючных сёдел… Китайские кули начинают понимать, что всё это неспроста и готовится наступление… О чём, думаю, уже донесли маршалу Ояме.

— Это так. К тому же скоро, согласно русской традиции, дивизии начнёт объезжать главный полевой священник армии и служить напутственные молебны, — поддержал капитана Рубанов. — Не удивлюсь, ежели на железнодорожном вокзале Мукдена вывесят плакат с датой наступления, — вновь наполнил стаканы.

— А может, такими шумными сборами в поход, мы хотим напугать врага, чтоб он без боя отступил в Японию, — хохотнул Зерендорф.

— Скорее, снова отступим мы, — выпил вино Зозулевский. Сейчас нет того настроя, что был под Ляояном… Наше прошлое отступление совершенно не вызывалось обстановкой. Маньчжурская армия, прочно отстоявшая в двухдневных боях свои позиции на всём фронте, по команде командующего отступила потому, что полторы дивизии врага создали угрозу тылу. А тыл для Куропаткина — святое место. Вот Куроки и лупит его, по этому самому месту.

Прождав два дня и не дождавшись наступления, поручики отпросились у Яблочкина в Мукден, доложив об этом капитану Зозулевскому.

— Вина–то больше нет, к тому же брату финансовый долг следует вернуть перед боем.

— Чем угодно занимаетесь, лишь не боевой подготовкой своих взводов, — разволновался начальник, уходя подготавливать роту.