Бродящие силы. Часть II. Поветрие

Ластов находился именно в таком положении: он держал у своей груди еще недавно милую ему девушку, он поневоле (чтобы не дать ей упасть) прижимал к себе ее пышное девственное тело, пылающее, дрожащее; он слышал ее усиленное, прерывистое дыхание, глядел ей в прелестное, молодое личико, в заплаканные, умоляющие очи... В нем загорелась прежняя искра!

- Черт знает что такое! - пробормотал он, то краснея, то бледнея, и бессознательно опустил обхватывавшие швейцарку руки; потом закрыл глаза и в изнеможении прислонился к стене.

Мари приподняла голову, взглянула и переполошилась.

- Что с вами, г-н Ластов, вам дурно?

Схватив его руку в свои, она тревожно глядела ему в побледневшее, как смерть, лицо своими большими, смоляными глазами, полными блестящих слез. Он тряхнул кудрями, провел рукою по лицу и принудил себя к улыбке.

- Так... слабость минутная.

- Вам жаль меня? Милый, добрый, сердечный мой, вы жалеете меня?

Она с горячностью приложилась к его руке. Он не утерпел и крепко обнял ее.

- Чудная ты, право, девушка! Для меня ты оставила свою солнечную, вольную родину, для меня предприняла этот трудный путь на дальний, холодный север, который вам там, на юге, должен представляться еще суровее, бесприютнее! Кажется, ты в самом деле очень любишь меня.

- Я-то люблю ли? О, Господи! Да кабы вы любили меня хоть на сотую долю того, как я вас...

- Что тогда?

- Ах! Так вы меня все ж таки немножечко любите? Скажите, что любите, пожалуйста!

- Сказать? - печально улыбнулся Ластов. - Изволь... Но нет, все это вздор! - прервал он себя. - Тут не должно быть, значит, и не может быть любви. Старайся забыть меня, любезная Мари, прощай, прощай...

Он оторвался от нее, на лету пожал ей руку и занес уже ногу, чтобы спуститься по лестнице. Тут заговорила в нем совесть, он вернулся к ней. Пораженная его последней, вовсе неожиданной выходкой, она так и остолбенела с раскрытыми устами, с неподвижным, помутившимся взором. Он взял ее за руку.

- Милая моя, не убивайся, брось ты это из головы, перемелется - все мука будет. Но ты в Петербурге совершенно одна, без родных, без друзей; если окажется тебе в чем надобность, то обратись ко мне: вот тебе мое местожительство.

Он суетливо достал из кармана бумажник и вынул визитную карточку. Девушка машинально приняла ее.

- Да на что мне она? Теперь уже все равно. Возьмите ее назад.

- Прош тебя, оставь у себя - хоть для меня, для успокоения моей совести.

- Пожалуй, для вас. Но напоследок, г-н Ластов, ответьте мне на один вопрос: вы втайне не помолвлены с фрейлейн Липецкой?

- Нет, далеко до того.

- Хоть и за то спасибо. Теперь ступайте себе, я вас не удерживаю. Я вижу, вам не терпится, как бы скорее только отделаться от меня. Бог с вами!

- Прощай, моя дорогая. Не серчай на меня.

Он склонился к девушке, чтобы в последний раз поцеловать ее. Она послушно подняла к нему заплаканное личико и крепко охватила его шею...

В это самое мгновение распахнулась дверь Липецких, и на пороге показалась Наденька.

- Wo stecken Sie denn, Marie [Где вы были, Мари (нем.)]?

Но взорам ее представилась живая группа, и студентка обмерла от удивленья и негодованья.

- Sieh da? Bravissimo, da capo [Что я вижу? Брависсимо, еще раз! (ит.)]!

Эффект был самый театральный: из уст обоих артистов, представлявших живую картину, вылетели одновременно непередаваемые междометия: что-то среднее между а, о, у, э и прочими гласными алфавита. Ластов, как преследуемый дезертир, был в два прыжка на следующей площадке и скрылся за поворотом лестницы. Соперницы молча наблюдали друг друга; Мари безбоязненно вынесла сверкающий необузданным гневом взор молодой госпожи. Когда внизу за беглецом стукнула стеклянная дверь, студентка с жестом, достойным королевы, пригласила служанку последовать за нею:

- Also so steht's? Nur herein [Как дела? Приходите! (нем.)]!

Мари собиралась возразить, но одумалась и, смиренно понурив голову, вошла в квартиру следом за нашей героиней.

VIII

Любовь - огонь, с огня - пожар.

А. Кольцов

Несколько дней спустя после вышеописанного "пассажа", в вечерних сумерках Ластов воротился домой с частного урока. Войдя в первую из двух занимаемых им комнат, служившую одновременно кабинетом, гостиной и столовой, он отыскал на столе спичечницу и зажег свечу. Комната осветилась и представила следующее: между двумя окнами стоял капитальный стол с письменными принадлежностями, шахматной доской, микроскопом, симметрично расставленными статуэтками; над столом незатейливое зеркальце; перед столом деревянное кресло, в ногах ковер; по одной стене громадных размеров книжный шкаф, сквозь стекло которого виднелись в простых, но опрятных переплетах книги, расставленные - сказать мимоходом - в значительно большем порядке, чем в библиотеке Бредневой; по другой стене нескончаемый, удобный диван, осеняемый рядом масляных картин: средняя, наибольшая, была весьма изрядная копия с тициановой Венеры; по сторонами четыре меньшие представляли заграничные виды: Интерлакен со снежною Юнгфрау, шафгаузенский водопад, лев св. Марка в Венеции, Неаполь с моря. Стена против окон была занята изразцового печью и дверью в спальню.

Остановившись на минуту, чтобы перевести дух и отереть потный лоб, учитель принялся за переодеванье: облегчив шею от ярма галстука, он сюртук и сапоги заменил легкой визиткой и гостинодворскими туфлями; потом, набив трубку и закурив ее, взял со стола новый номер газеты, поставил свечу на круглый столик около дивана и растянулся на последнем. То щурясь и с остервенением вздувая кверху густые клубы дыма, то усмехаясь и пуская чисто-очерченные колечки, он углубился всецело в руководящую статью.

Снаружи постучались тихонько в дверь.

- Войдите, - проговорил он, не отрывая глаз от чтенья.

В комнату глянуло сморщенное, добродушное лицо старушки-хозяйки.

- Лев Ильич?

- Что скажете, Анна Никитишна?

- Вас, кажись, спрашивают.

- Почему же "кажись"?

- Да по-немецкому, не разберешь.

- Попросите войти.

Место старой хозяйки в дверях заняла фигура молодой девушки.

- Мари! - вскрикнул Ластов и поспешно поднялся с дивана. - Вы какими судьбами? С порученьем от Липецких?

- Да... то есть нет...

Ластов с заботливым видом приблизился к неожиданной гостье, попросил ее в комнату и плотно притворил за нею дверь.

- Вы имеете что сообщить мне?

- Да-с... я... я...

Сделав два шага вперед, она остановилась в смущении, не зная, куда девать глаза и руки. Молодой человек подвел оробевшую к дивану и почти силою усадил ее; потом выдвинул у стола ящик, достал оттуда два туго набитых бумажных мешка, и содержание их высыпал на диван перед швейцаркой.

- Прошу не побрезгать; чем богат, тем и рад.

Девушка мельком взглянула на предлагаемое угощенье: перед нею аппетитно громоздились две горки лакомств: одна - французского изюма, другая - миндалю в шелухе.

- Studentenfutter [Корм студентов (нем.)], - объяснил молодой хозяин и, для поощрения гостьи, сам первый взял пригоршню миндалю и принялся щелкать его.

Мари, еще не оправясь, ни к чему не прикасалась и шептала только:

- О, благодарю, благодарю...

- Но к делу, - сказал Ластов. - Что, собственно, привело вас ко мне?

- Вы дали мне свой адрес...

- Ну-с?

- С тем, что ежели я... ежели со мною что приключится...

Ластов перестал жевать.

- Вам не было житья у господ? Фрейлейн Липецкая выжила вас?

- Да! - подтвердила с живостью Мари, обрадованная, что покровитель так хорошо понял ее. - После того памятного вечера я просто не знала, куда деться. Не то, чтобы фрейлейн Липецкая жаловалась на меня родителям, о нет! Но она обходилась со мною с таким пренебреженьем, с таким... не знаю, право, как сказать... Да не могла же я и служить девушке, которая так же безумно влюблена в вас... Я потребовала паспорт, связала в узел свое имущество, взяла извозчика и поехала по адресу.