Письма Высоцкого и другие репортажи

У меня приехал друг из Магадана — хорошо, что есть откуда приезжать!

Возвращаясь к Володиным письмам, хочу сказать, что, несмотря на все его остроумие, на всю веселость и легкость, с какими, казалось, он относится к любым жизненным перипетиям, я знал, что живется ему нелегко. Подрастают дети, надо содержать семью, а зарплата в театре мизерная. Поэтому не удивился, когда в одном из писем прочел:

«Я плюнул на дурацкую^ щепетильность, и чтобы иметь возможность спокойно работать тдлько в театре и там уже что-то создавать, написал песни к трем фильмам, в двух из них сам снимаюсь: “Я родом из детстве?’ — в Минске, скоро он выйдет, “Саша-Сашенька” — комедь, тоже в Минске, пока только идут съемки, и “Последний жулик” — комедь, в Риге, там играет Губенко. Это, правда, не “Тот, кто раньше с нею был?’, но и не гимны и дифирамбы — везде есть своя, Высоцкая, червоточина, которую ты любишь и в которой весь смысл и смак. А потом — за это платят, не очень-очень, но можно не заботиться о том, что нечего жрать, не метаться по телестудиям и так далее...»

Кстати, в каждом письме Володя непременно писал о своих песнях, о работе над ними или о том, что с ними связано. По той цифре, которая промелькнула в каком-то его интервью (более 800 песен), может показаться, что давались Они ему без особого труда. Это далеко не так. Свидетельством тому — собранные вместе в хронологическом порядке отрывки из его писем на эту тему.

Год 65-й:

«Моя популярность песенная возросла неимоверно. Приглашали даже в Куйбышев на телевидение как барда, менестреля и рапсода. Не поехал. Что я им спою? Разве только про подводную лодку? Новое пока не сочиняется. Решил пока не поздно использовать скандальную популярность и писать песни на продажу. Кое-что удалось...»

Год 67-й:

«Теперь насчет песен. Не пишется, Васечек! Уж сколько раз принимался ночью — и никакого эффекта. Правда, Зоя — та, что Оза, — сказала, что и в любви бывают приливы и отливы, а уж в творчестве и подавно. Таaj что я жду следующего прилива, а пока ограничиваюсь обещаниями, что ско-ро-де напишу целый новый цикл про профессии. Когда и как этобудет — еще не знаю, нообещаю. Сегодня приехалодин парень из Куйбышева. Я недавно ездил туда на один день пе/Нь. Пел два концерта. Очень хорошо встретили. А этот парень привез газету, и в ней написано, что я похож на Зощенко. Ну вот. Роятся всякие темы, но боюсь трогать, потому что кое-что испортил...»

Год 68-й:

«Встречаюсь со своими почитателями, пою в учреждениях, в институтах и так далее. Месяц назад был в Куйбышеве. У них там есть молодежный клуб и отличные ребята, которые каким-то образом такую развели свободу, что мне дали выступить во Дворце спорта по 7 тысяч человек, два концерта. Ощущение жуткое. Громадное здание, и одна моя небольшая фигурка средь шумного зала. Но приняли грандиозно. Раздал автографов столько, что, если собрать их все, будет больше, чем у Толстого и Достоевского. Ставил свою подпись, а иногда слова из песен, или что-нибудь вроде “будьте счастливы”. Получаю бездну писем с благодарностью за песни из “Вертикали”. А альпинисты просто обожают. Вот видишь, Васечек, как все прекрасно! Правда?..»

И вдруг, через несколько строчек:

«Ебаная жизнь! Ничего не успеваешь. Писать стал хуже — и некогда, и неохота, и не умею, наверное. Иногда что-то выходит, и то редко. Я придумал кое-что напиЬать всерьез, но пока не брался, все откладываю — вот, мол, на новой квартире возьмусь. А ведь знаю, что не возьмусь, что дальше песен не двинусь, да и песни-то, наверное, скоро брошу, хотя — неохота...»

Это письмо 68-го года было отправлено Володей 8 января. А через несколько месяцев, в мае, Володя во время очередного загула прилетел ко мне в Магадан.

...В этот вечер я дежурил «по газете». Вычитав все полосы, я договорился с печатниками, что они позвонят*¹ мне, когда надо будет подписывать газету в печать. Жил я тогда в доме, от которого до типографии было буквально пару минут ходьбы.

Только сел попить чайку — звонок:

— Васечек, это я!

Услышав голос Володи, я ничего не мог понять, так как сначала подумал, что звонят из типографии.

— Ты?! Ты ще?

— Я здесь, в редакции. Звоню от дежурного милиционера. Он мне дал твой телефон...

— Стой там. Я через пять минут буду!

Я все еще не мог поверить, что это Володя. Здесь, в Магадане...

Едва мы обнялись, он тут же мне выпалил, что приятель его приятеля оказался Летчиком, летающим в Магадан, и... вот он здесь.

Проговорили мы почти всю ночь. Тогда я узнал, что Володя влюбился в Марину Влади. Но я как-то не придал особого значения этой новости, так как родилась она, насколько я мог понять, во время этого загула. А в такие периоды с Володей могло произойти все что угодно и прекращалось сразу же, как только прекращался и сам загул.' Я подумал, что и на сей раз с этой новоявленной любовью будет то же самое. Укрепил меня в этом предположении и довольно забавный эпизод. .

Мы шли по Магадану. Я был в качестве гида и показывал районы, где когда-то находились лагеря, оставившие свои следы в перекошенных строениях барачного типа.

Проходя по центру города, мимо Главпочтамта, я сказал, что вот здесь получаю от него письма, которые ой, хоть и редко, но все же мне пишет...

— Васечек, давай зайдем,— встрепенулся вдруг Володя.

— Зачем?

— Хочу позвонить Марине.

— Куда?

— В Париж.

— Ну и что ты ей скажешь?— продолжал допытываться я.

— Скажу, что люблю ее.

— Васечек, она воспримет это как шутку. Почему же ты не позвонил ей из Москвы и не сказал об этом? Неужели для этого необходимо было прилететь в Магадан?

— Нет, ты не понимаешь,— пытался убедить меня Володя.— Я ей скажу, что вот мы здесь, с тобой (я ей все рассказал о тебе, и она знает, какой у меня есть настоящий, замечательный друг), и говорим о ней, и ты мне сказал, что если я ее люблю, то надо, чтоб она об этом узнала, и чем'раньше, тем лучше, и поэтому я решил ей немедленно позвонить, чтоб исполнить твой совет... .

— Васечек, не дури. Она поймет, что ты под хорошей банкой, и только посмеется над твоей выходкой.

— Ну и что же, что под банкой... Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке... Может, мне смелости не хватало сказать ей об этом в Москве или позвонить оттуда. А вот здесь, с тобой, мне спокойно, я больше уверен в себе, никаких рефлексий, и ты мне посоветовал сказать ей об этом... Вот я и позвонил...

Я понял, что от этой сумасбродной идеи отговорить его не удастся. Мы зашли на Главпочтамт. Заказы на междугородные разговоры принимала очень милая телефонистка.

— Девушка, у меня к вам просьба, можно сказать, всей моей жизни. Если вы мне откажете, то сделаете меня самым несчастным человеком на земле. Вот вы такая милая, молодая, красивая. Скажите, вы счастливы?

Телефонистка кокетливо улыбалась.

— Ну, правда, скажите, вы счастливы?— не унимался Володя.— Не может быть, чтобы вы не были счастливы... У вас непременно должен быть человек, которого вы любите и который безумно любит вас. Ведь правда, я угадал?

— Правда,— чуть смущенно ответила телефонистка.

— Тогда вы не можете не понять меня и не выполнить мою просьбу.

— А какая у вас просьба?

— Мне необходимо поговорить с Парижем.

— С Парижем?

— Да, с Парижем.

— Вряд ли. Но сейчас узнаю. Быть может, как-то через Москву. А какой номер в Париже?

— Не знаю.

— Как не знаете? А кому же вы хотите звонить?

— Марине Влади.

— Марине Влади?— изумлению телефонистки не было предела.

— Да, Марине Влади.

— Ну, ладно, ребята. Я думала у вас действительно что-то серьезное...

— Девушка, милая, у меня очень серьезное... Мне необходимо поговорить с Мариной Влади!

Телефонистка продолжала улыбаться, но уже не слушала Володю, так как, судя по всему, все-таки соединилась с Москвой.