Кому светит Большая Медведица (СИ)

Кириллову не хотелось возвращаться домой, но отец не пустил его сегодня на дежурство, и, побродив по городу, он вынужден был идти, тайно надеясь, что жены дома не будет.

Но она была. В прихожей, когда он тихо открыл дверь своим ключом, его встретил запах пирогов. Только теперь Кириллов почувствовал, что проголодался, но проходить на кухню желания не было. Стараясь не шуметь, он быстро прошёл в свой кабинет, и уже перед дверью услышал лёгкие шаги, скрадываемые ковровыми дорожками.

- Володя, - нерешительно позвала его жена.

Он заставил себя обернуться. Лена стояла в дверях, в чистом, выглаженном фартуке поверх простенького ситцевого платья, и смотрела растерянно и беззащитно. У Кириллова сжалось сердце. Именно так выглядела Аника перед операцией.

- Володя, - тихо повторила Лена, - прости меня. Я была неправа. Всё моё поведение было неправильным. Может быть, я сейчас скажу страшные, кощунственные слова, но это то, что я передумала за последние дни. Твой отец рассказал мне о … пациентке, той девушке, которой ты делал операцию, и ваших отношениях. Мне стало страшно. Как ты потерял Анику, так и я могу потерять тебя. Я не хочу этого. Я хочу, чтобы наша семья была счастливой. Если ты простишь меня, я всё для этого сделаю, с детьми или без!

Она назвала пациентку по имени, и Кириллов оценил её переживание. Ни ревности, ни обиды не звучало в её голосе, только мольба и надежда.

- Володя…

Он шагнул ей навстречу и обнял. Никогда, никогда больше его объятья не принесут никому смерть!

* * *

После поминок Тимур вернулся домой вместе с Пашкой. Старший брат внимательно посмотрел на него и сказал:

- Мне бы не хотелось, чтобы ты оставался сейчас один. Давай куда-нибудь съездим. Хочешь на аттракционы?

Тимур невесело усмехнулся.

- Я что же, так и буду каждый раз ездить на аттракционы, когда кто-нибудь из близких мне людей будет умирать? Нет, Паш, больше всего мне сейчас нужно побыть одному. Я давно кисть в руки не брал.

Пашка проводил его взглядом. Дай Бог, чтобы занятия живописью помогли ему отвлечься.

Это была уловка. Оставшись один, мальчишка упал на кровать и расплакался, прижимая подушку к лицу, чтобы в доме не было слышно его рыданий.

В комнату, не постучавшись, вошла Маняша.

- Тимур! – она кинулась к брату и обняла его за плечи. – Тимка!!

Маняши он не стеснялся и продолжал плакать, находя в объятьях сестрёнки утешение.

- Я понимаю, Тима, Аника была близким тебе другом, - начала девочка не очень уверенно, так как не имела опыта в подобных ситуациях; но ей очень хотелось помочь. – Тяжело терять друзей…

- Аника была мне не просто другом, - Тимур поднял на сестру глаза, полные слёз и невыразимой скорби, - она была моим любимым человеком.

Маняша застыла от удивления.

- Твоим любимым человеком? Ты хочешь сказать, что Аника была твоей любимой девушкой?!

Тимур выпрямился.

- Да, - с горечью повторил он, - мы оба скрывали это, боясь, что никто не поймёт нашего чувства.

- Даже мне ты ничего не сказал, - ласково упрекнула его сестра, - ведь мы близнецы, Тимур. То, в чём нуждаешься ты, необходимо и мне. Видеть тебя в таком состоянии значит переживать то же самое. Мне больно знать о твоих страданиях.

- Наверное, когда-нибудь чувство потери притупится, но сейчас оно кажется мне таким огромным и тяжёлым! Я не знаю, как мне жить без Аники.

- Вот видишь, Тимур, ты говоришь о себе. Люди плачут над мёртвым телом потому, что им жаль себя, а не того, кто оставил их. Но если загробный мир и впрямь существует, то Анике сейчас хорошо. Её душа освободилась. Вот в книгах про жизнь после смерти пишут, что души умерших способны видеть нас, живых, только общаться не могут. Неужели ты думаешь, что Анике понравились бы твои слёзы? Вдруг она смотрит на нас сверху прямо сейчас? Ведь если ей хорошо, ты должен быть за неё рад.

- Но я не знаю, хорошо ли ей! – взмолился Тимур, уже без слёз. – Я не знаю даже, осталось ли от Аники то, что ты называешь душой!

- Тимур, Тимур, ты же человек искусства! Разве в основе его лежит материализм? Разве великие художники не утверждали, что искусство – это отпечаток мира духовного? А если такой мир существует, то человек становится бессмертным. Поверь мне, Тима, многие художники подписались бы под этими словами, ведь они страдали не меньше, чем ты.

- Да, - задумчиво подхватил Тимур, - Альбрехт Дюрер после смерти горячо любимого отца тяжело заболел. Исхудал, пожелтел, и целебные отвары из трав облегчения не приносили. Глядя в зеркало, он изобразил скончавшегося Христа: искажённое предсмертной мукой лицо, полуоткрытый в последнем вдохе рот, запрокинутую голову. Дюрер не умер, но, рисуя, не знал, что выживет.

- А помнишь Рембрандта? – подхватила Маняша, интуитивно чувствуя, что именно разговоры такого рода способны привести Тимура в себя. – Умирает жена, его самого волокут в камеру несостоятельных должников, отнимают всё, что он любит, но никто не слышит ни единой жалобы. Рембрандт пишет и рисует без устали, и чем сильнее удары судьбы, тем более основательные, впечатляющие создаёт произведения – одними только шедеврами «Титус за чтением» или «Портрет Яна Сикса» он обеспечил бы себе бессмертие!

Тимур молчал. Разбуженное воображение листало биографии великих творцов – художников, писателей, музыкантов – и перед глазами ярко вспыхивали строчки, в которых говорилось о лишениях, болезнях, несчастьях, выпадавших на долю тех, кто создавал искусство.

- Человека недалёкого, приземлённого страдания только озлобляют, но служат вдохновением для тех, кто видит в них очищение души.

Голос Маняши звучал так проникновенно, что не мог не коснуться души Тимура, не вызвав особые внутренние настроения. Мальчишка поднял глаза и с надеждой посмотрел на сестру.

- Маняша, ты утешаешь меня, не сочувствуя моему горю, а указывая мне дорогу от страдания к умиротворению. Я не хочу быть приземлённым человеком. Я должен создавать – картины, музыку, стихи – что угодно, лишь бы скорбь стала жизнеутверждающей силой, а не источником новых страданий! Мне нужна твоя поддержка, Маняша. Говори, говори мне об искусстве и о его сподвижниках – ты не представляешь, какое целебное свойство есть в твоих словах.

- Это всего лишь слова, - со снисхождением к собственной персоне произнесла девочка, - ты же знаешь, что я сама не создала ни полотна, ни стихотворения, ни мелодии. Я понимаю искусство, но вижу себя лишь в цирке. Мне жаль, Тимур, что ты забросил живопись. Я всегда гордилась тем, что мой брат талантлив, но, как говорил Репин, «и при гениальном таланте только великие труженики могут достигнуть в искусстве абсолютного совершенства форм».

- Я не забросил живопись, - вдруг сказал Тимур, - ты же помнишь, я рисовал в Италии «Морской пейзаж».

- А, - неопределённо протянула Маняша, - та картина…

- Она была бездарна, я знаю. Абсолютно не продумана, не соблюдены пропорции света и тени. Так… мазня, - небрежно произнёс Тимур.

Маняша испуганно смотрела на него. Не получится ли так, что её брат впадёт в другую крайность и начнёт изводить до самоуничижения те способности, которыми обладает?

- «Морской пейзаж» нужен был для того, чтобы я мог спокойно писать другую картину, - признался мальчишка, - но я лучше расскажу тебе обо всём по порядку.

И он поведал Маняше историю создания десятитысячедолларового полотна, упомянув вскользь о своих сомнениях, и обойдя вниманием физический аспект влечения к Анике.

- Десять тысяч долларов! – повторила девочка, когда Тимур закончил. – Ты не знаешь, что значит зарабатывать деньги, поэтому так спокойно говоришь об этой сумме. И ты не понимаешь того факта, что просто так такие деньги не платят. Тимур, ты продал шедевр!

Она замолчала, продолжая следить за реакцией брата. Может, теперь он поймёт, что талантлив, по-настоящему талантлив?

- Я знаю, - просто сказал Тимур, - этот шедевр был создан любовью. Никто, кроме Аники, не существовал для меня в целом мире. И я, не задумываясь, обменял шедевр на настоящую, живую Анику. Дни, когда я тайно приехал в Петербург, были самыми счастливыми в моей жизни. И ещё те, что мы провели с Аникой в Италии…