Загадочная Шмыга

— Танечка, — услышала она, садясь в машину, — а вы разве не хотите разделить праздник вашего мужа?

В глазах актрисы, произнесшей это, явно виделось злорадство.

— Почему же, — она собрала все свои силы, чтобы достойно ответить, — я только что его разделила. Просто у меня завтра с утра репетиция, и Владимир Аркадьевич, прекрасно зная об этом, дает мне возможность отдохнуть. Надеюсь, он на меня не обидится. Да, Володя?

Волю слезам она дала только дома. Подрезая подаренные Канделаки цветы и расставляя их по вазам, она сама себя уговаривала, что у нее действительно завтра репетиция и она должна отдохнуть. Ей нужно выспаться. Иначе голос завтра звучать не будет.

— Девочка моя, — услышала она, — ты спишь?

На часах было шесть утра. Она попыталась сделать вид, что спит.

Через какое-то время обнаружила мужа сидящим на кухне.

— А что случилось с моими любимыми глазками? Почему они такие мутные? Танечка, что случилось? Ты плакала? Ты обиделась?

— Владимир Аркадьевич! Ты же прекрасно знаешь, что у меня аллергия. Вчера за столом многие курили, а актрисы вашего театра понятия не имеют о том, как надо душиться. Выливают на себя по полфлакона духов. Странно, что я еще голос не потеряла.

— Та-нь-ка! — протянул он нараспев. — Ну что ты злишься? Я же ведь дома. С тобой. И что, позволь тебя спросить, ты сегодня репетируешь?

Что поделать, ну такой у нее муж. Когда ему надоело ютиться в малюсенькой квартирке, он не нашел ничего лучшего, как разменять свою четырехкомнатную в доме на Котельнической набережной на две мало того что в этом же доме, так еще и в одном подъезде. И просто поставил ее перед фактом. Мол, мы переезжаем в высотку. И все. Она попыталась сопротивляться: «Я туда не поеду!» — «А что мы будем делать, где мы будем жить? Я на этом дощатом полу жить уже не могу».

Пришлось подчиниться. Она так и не смогла полюбить ни тот дом, ни ту квартиру. Более того, все то время, что она прожила там с Канделаки, подходя к лифту, очень боялась встретиться с его бывшей женой. Прекрасно знала, что ей это будет неприятно, да и Галина Кузнецова вряд ли будет счастлива увидеть ее.

Наверное, можно было бы и купить кооперативную квартиру, и попросить в Моссовете — все-таки Канделаки любили сильные мира сего и вряд ли бы отказали, но… Случилось так, как случилось.

Из грустных воспоминаний ее вывело оживление: за столом явно что-то происходило, а вот что именно, она поначалу не поняла. Перешептывания и перемигивания ей ни о чем не говорили. И вдруг, поняв, в чем дело, она звонко расхохоталась. За столом с ней сидели достаточно известные творческие личности, мужчины в солидном возрасте, и надо же было такому случиться, что все они оказались без денег, за исключением какой-то мелочи.

— Я могу заплатить! — отсмеявшись, произнесла она.

— Танечка! О чем вы говорите! Нам неудобно, что такая очаровательная женщина угощает пятерых не самых бедных, но бестолковых мужиков.

Кто-то из сидящих за столом уже собрался было ехать домой за деньгами, как вдруг она услышала голос Кремера:

— Да ладно вам, Танечка же — свой парень!

И тут же позвал всех к себе домой. Она начала было сопротивляться, мол, ей неудобно, да и Владимиру Аркадьевичу она обещала, что скоро будет дома. Он придет со спектакля, а ее нет, начнет волноваться, или еще того хуже — ревновать, или искать ее по всей Москве.

— Мы ненадолго. — Галантные мужчины не отставали от нее.

— И потом, Танечка, — опять услышала она голос Кремера, — должен же я вам вернуть деньги.

Кремер, как мог, пытался загладить вину за «своего парня».

— В противном случае, — не унимался он, — мне придется вам назначить свидание.

— «Своему парню»? — Она сделала вид, что подобные слова нисколько не задели ее.

Пройдут годы, и она припомнит «любимому Кремеру» «своего парня». А тогда… Тогда она отправилась в гости к Анатолию Львовичу в компании создателей фильма «Эксперимент». Войдя в квартиру, извинившись, попросила разрешения позвонить домой. В ответ раздавались длинные гудки — Владимир Аркадьевич еще был в театре. Когда в следующий раз она посмотрела на часы, с ужасом обнаружила, что стрелки циферблата замерли большая на 12, а маленькая на 5.

Пять утра. Теплилась надежда, что Канделаки после спектакля, поняв, что она задерживается, лег спать, хотя… Она по себе знает, что после спектакля, наоборот, долго не можешь уснуть, иногда прокручиваешь все мизансцены в голове по нескольку раз.

Домой ее подвез Евгений Радомысленский.

«Хорошо, что не Кремер», — почему-то промелькнуло в ее голове, как только она увидела идущего от подъезда ей навстречу Канделаки.

…Она до сих пор не знает, что же именно произошло тогда в Париже. Весьма вероятно, просто не может объяснить. Ей — 48, ему — 43. За плечами у обоих достаточно стабильные семейные отношения.

А может, она просто-напросто иначе взглянула на мужчину, который несколько лет назад назвал ее «своим парнем». Хотя… Первым все-таки начал он. Еще в Москве. Это уже сегодня, спустя столько лет совместной жизни, она именно так и может сказать.

В 1976 году перед любой зарубежной поездкой — будь то творческая командировка, гастроли, а уж тем более туристическая — выезжающие проходили обязательный инструктаж: что можно делать, а что категорически запрещается за рубежами нашей необъятной Родины. А уж тем более если выезд был в капиталистическую страну.

На собрании он оказался рядом с ней, посидев немного, дотронулся до ее плеча и тихо шепнул на ухо: «Танечка! Я незаметно исчезну, а вечером вам позвоню, узнаю, что и как». Она кивнула.

А вечером в ее квартире раздался звонок.

— Танечка! — на том конце она услышала голос Кремера. — Что интересного я пропустил?

— Ничего особенного, — еле сдерживая улыбку, ответила она. — Вылетаем из Шереметьева, в аэропорт поедем на автобусе. Сбор на площади Революции.

— Тогда до завтра, Танечка!

— До завтра, Анатолий Львович!

Так уж «исторически» сложилось, что Кремер называл ее Танечкой, она его исключительно — Анатолий Львович. И оба на «вы».

Он пришел к ним в театр в 1962 году ассистентом дирижера. Пожалуй, это был самый расцвет Московского театра оперетты. Главным режиссером был Владимир Канделаки — феноменально музыкальный, его стихией была именно музыка, поэтому он, как никто другой, любил и умел «ставить музыку». Главный балетмейстер — Галина Шаховская. Если кто-то из балетных поднимал ногу на пять сантиметров ниже положенного, она устраивала такую выволочку, что желание схалтурить отбивалось всерьез и очень надолго. Художником по костюмам была знаменитая Риза Вейсенберг — она могла окинуть хористов одним только взглядом и при этом устроить разнос. «Что за халы на голове?!» Следила за всем будь здоров, не дай бог было что-нибудь свое прицепить на костюм. Моментально замечала и ругала.

А правил бал Григорий Арнольдович Столяров. Он принял приглашение Канделаки стать главным дирижером в 1954 году. С Владимиром Аркадьевичем они вместе работали в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко, где Столяров дирижировал операми. Выступал Столяров и с симфоническими оркестрами. И при этом всегда любил оперетту, хотя вплотную никогда не занимался ею. Оперетта не была для него «легким жанром», он относился к ней как к самостоятельному виду искусства. Он говорил, что в оперетте «нужно петь не хуже, чем в опере, играть не хуже, чем в драме, танцевать не хуже, чем в балете, а оркестр должен звучать столь же богато и ярко, как симфонический».

И при нем оркестр Московского театра оперетты зазвучал. Строгим был Столяров не только по отношению к своим оркестрантам, но и к хору и к актерам. О том, чтобы прийти к нему на урок, на репетицию, не распевшись или не выучив свою партию, — о таком и подумать было нельзя.

Ведь то, что тебя видит в данной роли режиссер, это конечно же хорошо, но далеко еще не все. Важно, чтобы тебя увидел дирижер. Мало того, что увидел, надо еще, чтобы он захотел с тобой работать. Таких дирижеров в те времена было немного — в Большом над всем царил Александр Шамильевич Мелик-Пашаев, в Музыкальном имени Станиславского и Немировича-Данченко — Самуил Абрамович Самосуд, в оперетте — Столяров.