Беседы об искусстве (сборник)

Мастерам хватило скромности оставить без всяких украшений эти вознесшиеся на шестьдесят метров в высоту контрфорсы. Но я ошибаюсь, это не скромность, это мудрость и гений, ибо так надо было. Эта простота изумляет меня, я нахожу в ней не меньше великолепия, чем в самом богатом и изощренном декоре. Только в Бовэ я видел контрфорсы, устремленные ввысь с таким же гением и мерой. Какая простота! Я опять ошибся; это больше, чем гений, это добродетель. Героическая дисциплина: эти строители были римские солдаты.

А как великолепны тени, отброшенные этими контрфорсами, – гармоничная лесная чаща, упорядоченная человеческой геометрией! Вершину венчает торжествующая колокольня, прямая, словно сросшиеся стволы строевых буков.

Римские солдаты? Нет! Это создали исполины!

Прекрасный портал! Сначала мягко сгущается, лепится тень. В этой скульптуре нет ничего поспешного; нужно время, чтобы вникнуть в нее. Это искусство не ищет вас, оно вас ждет. Если вы согласились прийти, оно откроет вам вечную истину. Оно не торопится…

Святые угодники стоят прямые, как в строю, но строй, мера – основа грации: эти святые грациозны. – И листья орнамента, и нимбы устремляются со свода в небо. – Христос, грозный в Своем жесте, ангел, телец, лев и орел. – Головы затерты, повреждены; однако я вижу их, потому что остались их планы.

Я утверждаю: план в архитектуре и скульптуре – это все; поэты, музыканты, живописцы, разве не так во всех прочих искусствах?

Великолепные фигуры, равные им есть только в Шартре и Афинах. Какая совершенная гармония барельефа! Древнегреческий облик во всей его силе и простоте. Эффекты вытекают друг из друга и дополняются производными; нигде таинство жизни не передано лучше, нежели здесь; точнее сказать, это сама жизнь. Она не только проявилась под рукой художников; она продолжает воздействовать на их шедевры и после них, вслед за ними, и те меняются в веках, продолжают изменяться под влиянием солнца, никогда не становясь хуже. Наоборот! Сегодня они прекраснее, чем когда бы то ни было, потому что к достоинству гения добавилось достоинство Времени. Впрочем, прозорливый художник укрыл свои изваяния под выступом фасада, который словно навесом предохраняет их от косых лучей. По мере убывания этих лучей фигуры уходят в тень. Но с возрождением света каждый день творится чудо Преображения.

Какой восторг! Все тихо возвращается, выступает из глубины. Герои, святые являются снова. И возобновляют свою небесную беседу. Никакой резкой черноты. Все четверо сливаются воедино, окутанные плотной дымкой, светом и тенью вперемежку.

Стоит ли сдвинуться с места, подойти поближе, перестать видеть ради того, чтобы изучить, «как это сделано»? – Что ж! Это сделано, так сказать, из ничего. Гений никогда не проявляет себя в поверхностной мастеровитости.

С мастерами сближаются, отнюдь не пытаясь выведать тайну их личного гения, а по их примеру изучая природу. Все великие художники всех времен – это голоса, которые в унисон поют хвалу природе. Их могут разделять века, мастера остаются современниками. Все великие мгновения отмечены одним и тем же единым признаком; стойки перил в Блуа – древнегреческие.

Эти платья, юбки, покрывала подобны опавшей листве.

Дуга архивольта создана из тысячи шедевров. Среди прочих – эта святая, что всматривается в небо, и руками, самой своей одеждой пытается достичь его…

Как прекрасны отбрасываемые тени! Они не мешают читатьтела, они заставляют их поворачиваться, трепетать.

Капители в виде мощных струй, резко выделенных светом и тенью, – это гений древнего ваятеля, провидца былых времен добился столь дивного результата. Привычка работать на свежем воздухе, вечером и утром, долготерпение и огромная любовь сделали его всемогущим.

О наш народ умельцев!Столь великих, что художникинашего времени теряются рядом с вами! Они вас уже даже не понимают. Однако не думаю, что после вас законы света и тени изменились, что материалы в вашу эпоху были более послушны, чем сегодня. Это мы сами взбунтовались против законов, против истины, и наша слепота – наша кара.

Капители портала – романские. Это французский шедевр. Какая сила в этих листьях! Они не обрамляют, они брызжут, словно молодая поросль.

А пламенная выразительность, архитектурная мощь больших фигур паперти, слева от входа в церковь! Нет ничего прекраснее среди шедевров какой угодно эпохи. Чудо модулированных чернот!

Что говорит этот колокол с торжественным голосом? Не вызванивает ли он погребение какого-нибудь короля? Или свадебный марш величавой юной королевы? Это веха в моей жизни – владеющее мной напряженное ощущение, пока я слушаю колокол, любуюсь порталом и восхитительной расстановкой каменной толпы, упорядоченной в архитектуре. Колокола и скульптура – один и тот же великий язык.

Как можем мы жить, не восхищаясь этим великолепием? Оно наполняет меня радостью. Моя мысль крепнет, опираясь на аркбутаны…

О Тысяча и одна ночь интеллектуальной неги! Эти небесные кариатиды у крайнего предела простоты… Не могу от них оторваться…

Не море ли там рокочет?

Te Deum!Полет архангелов с мечами!.. Буря, раскаты грома!..

7

Суассон, вечер

В соборе нет никакого времени; тут вечность. Но разве ночь не привносит сюда больше гармонии, чем день? Не созданы ли соборы для ночи? Не слишком ли подчиняет их себе заливающий все светом день-победитель?

Ах! Я предчувствовал эту красоту! Я совершенно счастлив. Следы реставрации, при свете дня оскорблявшие мой взор, теперь стерты. Какое неотразимое впечатление нетронутости! Какой катакомбный цветок! Девственный лес, освещенный мощными лучами, хлынувшими из бокового нефа…

Да, это ночь, когда земля объята тьмой, когда благодаря нескольким отблескам возвращаютсяархитектурные формы; именно теперь они вновь обретают всю свою торжественность, как небо вновь обретает все свое величие звездными ночами.

Так этой ночью состоялось мое свидание с образом неба, который я ношу в сердце, с тем небом, которое, быть может, лишено завтрашнего дня… Зачем понадобилось надругаться над этим божественным собором, зачем было обращать в насмешку это Ecce Homoиз камня?.. Однако я, малая крупица жизни, за те мгновения, что провожу в этой церкви, чувствую, как меня преполняют былые достопочтенные века, сотворившие это диво; они не умерли! Они говорят голосом колоколов! Эти три удара, призыв к Богородичной молитве, нежно звенящие в небе, не знают препятствия или предела ни в пространстве, ни во времени; они приходят к нам из глубины прошлого, перекликаются с нашими китайскими братьями и глубокими вибрациями гонга…

Возвышенный колокольный звон: сначала словно беседа богов; потом бренчание, напоминающее женскую болтовню; и наконец голос колокола медленно затихает, испускает свое последнее, еще могучее дыхание на тихий провинциальный город, чья душа – дочь почтенной простоты, тогда как Париж – интернациональное средоточие гордыни.

Среди тени – еще освещенные полуразрушенные аркады. Ум повисает вместе с ними в воздухе и во времени.

Колонны в бьющем по ним свете: белое белье с прямыми складками – жесткими складками священнического стихаря. Но, возникнув из тьмы, они застывают в нерушимом строю, словно солдаты на параде, стоящие по стойке «смирно». А потом пламя слабеет и колонны обретают вид призраков.

Снаружи:

На этой тихой площади в неподвижности ночи собор напоминает большой корабль на якоре.

Дождь, веками струившийся на эти кружева, истончил их, сделал еще краше. Как далеко время, когда эти чудеса были во всей своей новизне! Готические мастера от нас теперь так же далеки, как древние греки.

Все короли Франции в этой тени, в этой величественно вознесшейся башне…