Беседы об искусстве (сборник)

Выйдя, я захотел еще раз изучить мой большой, похожий на саркофаг барельеф портала, прорезанного в высокой зубчатой стене.

Вот, семь метров в высоту, я думаю, и столько же в ширину; контрфорс выступает из стены на метр; врата углублены в нее дальше, раза в два быть может.

Тень четко моделируется прямо в черноте вокруг фигур, высеченных немного угловато; это и создает впечатление барельефа-горельефа. Без чрезмерного изыска, но также и без византийско-арабской сухости, потому что выпуклости дуг архивольта и их тени косо наслаиваются друг на друга.

Не меньше здесь, в этом стиле, и суровости, от которой нас отлучит готическая мягкость. На этих выступах, остановленных, ограниченных в своем порыве, зиждется праведность, аскетичность, строгое послушание. Этот сдержанный порыв проявится позже. Энергия веры станет наслаждением веры, строгое послушание окрасится радостью.

Главной заботой готических мастеров, в отличие от романских, было добиться мягкости в прорисовке деталей, искусно сталкивая тень и свет. – Этот же барельеф скорее романский; темноты здесь высечены. Но как это величественно благодаря наивному варварству и силе!

Впрочем, готические или романские, наши соборы всегда прекрасны мудростью своих пропорций, что в природе и искусстве одновременно и первейшая добродетель, и великолепие.

Взгляните, как широкие стены этой этампской церкви гладкостью своей поверхности готовят красноречивое впечатление от портала и певучее от колокольни, такой компактной и при этом такой ажурной!

Дивный человеческий гений, на века отдающий поцелуям звезд всю свою любовь, всю свою веру, весь свой труд, побуждаемый лишь своим величием!

Соборы – мои феи-чудесницы; они учат меня, очаровывая.

3

Мант

Маленький гостиничный номер, где я спал, весь окружен любовью. Его атмосфера готовит меня к причащению природой. Я вышел из своей ночи и после утренней прогулки вновь надеюсь и люблю.

Пойдем же к шедевру.

Город не существует. Этот маленький, совершенно земной городок собирается заимствовать свои идеи у столицы… Ах! Какая ошибка! Столица давно растеряла свою былую силу, а разнообразные потрясения удовлетворяют лишь чью-то корысть.

Здесь есть только руины [церкви] Св. Иоанна, великолепные, громадные.

Солнце сегодня резвится в этой церкви. Прячется, появляется вновь. Свет выписывает здесь многое.

Очень часто он смягчает строгость готики, сочетаясь с тенью: так же он сопровождает и мысль художника.

Солнце порхает, словно веер. Подобно художнику, наносит быстрые мазки, спешит к тому, что его манит.

Тем не менее это могучее божество ничего не смогло бы поделать с дурным, современным произведением, с мыслью посредственного архитектора. Из такого произведения и такой мысли свет не извлек бы ничего, кроме скуки.

Но чтобы приманить солнце, надо долго жить в его трижды священном чертоге, долго ходить ему навстречу, долго быть его учеником. Как и монументам, солнцу нечего сказать тем художникам, которых свежий воздух строек не научил слушать.

Возможно ли, чтобы все игнорировали или недооценивали его дары? Разве не оно являет нам вселенную во всем ее величии? Делает ее чувствительной и живой? Вдохновляет поэта, будь тот знаменит или безвестен? Ведь это оно обеспечивает достаток земледельцев, довольство животных, плодородие полей; а быть может, и мысли человека имеют свое начало и средоточие в его свете и тепле. Человек долго верил, что в его лучах сияет Божья истина, – и Богу нравится, чтобы почитали солнце. Сверкая, оно лепит землю своим божественным пламенем.

Только так позволено, только так возможно – через терпение и прилежание – понять и почувствовать геометрию света. Тогда дух наслаждается безмятежным покоем и черпает в нем новые силы и щедрость.

Свет, умело направленный внутрь церквей витражами, зависит от них и сам же их судит. Вот, например, плохой витраж, современная подделка, незаконно занявшая место старинного чуда. Проходящий сквозь него свет нарушает тут мир, искажает пропорции. Есть в этом витраже что-то грозовое. Хотя сам собор – как погожий день.

И наоборот, вся остальная часть церкви по-настоящему погружена в небо; как раз потому, что там нет отреставрированных витражей. Старинные витражи – вровень с небесами. Новые же годятся лишь для ванных комнат и выставок. Они холодны, вопреки неистовству своих цветовых пятен.

Этот: мысленно я расстилаю его на земле – ковер, восточный ковер, сквозь который просвечивает небо.

Те: колода игральных карт. Короли, дамы, валеты. Какая досада, что великие сюжеты отныне излагаются и передаются средствами низкой промышленности! Церковь дошла до того, что стала воспроизводить идолов, которым поклонялись первобытные племена.

Похоже, что некоторые витражи вдохновляются японским искусством, – они манерны; другие китайским – эти суровы.

Я вынужден опять вернуться к повреждениями реставрациям.

Художнику нечего беспокоиться о повреждениях; как правило, они ничего не умаляют, напротив, добавляют.

По крайней мере они никогда не мешают.

Разброд вносят именно починки. Повреждение всегда дело случая; однако случай очень артистичен. Но если бы кто-то захотел нарочно сломать и подчистить, это было бы отвратительно. Так что не на иконоборцев я сетую, а на реставраторов.

Взгляните на мантский фонтан в ренессансном стиле. Три века мальчишки увечили его: а он все еще был прекрасен. Он отреставрирован «на буржуазный лад» – теперь это всего лишь штукатурная подделка, годная для выставки или для сада, стилизованная под камень. Исчез рельеф, пропало впечатление.

При ремонте с церквей сдирают их стиль. Их капители становятся рыхлыми и тяжеловесными. Они перенимают черты мэрий, муниципальных построек. Весь их вид – и в целом, и в частностях – убог, уныл.

Плоды недужной Франции, опустошенной заботами о корысти, той Франции школ и течений, где только говорят и разучились работать.

Прекрасный убор былых времен падает, старинная маска разорвана, словно прекрасный покров. Уже и не знаешь…

Зло исходит из школ в искусстве, из музеев. Незачем отправляться на поиски знания в музеи; они лишь для нашего удовольствия. Если вы хотите по-настоящему чему-то научиться, работайте наедине с природой, пристальнее всматривайтесь в нее невооруженным глазом. Потом можете идти в музеи, вы будете там у себя дома. Те же, что начинают с музеев, останутся вечными копиистами, начетниками, уничтожающими всякий дух, потому что, лишенные собственной инициативы, они не способны к пониманию.

Знаете ли вы, что такое оригинальноев понимании наших современников? Это значит отдельное. Не Древние породили столь варварскую концепцию. Их удержало то, что было святого у этих народов. Они видели в искусстве равновесие сил, позаимствованных у природы, то есть у разума более высокого, нежели наш собственный.

Повиноваться этому разуму, вместо того чтобы поправлять его с помощью искусственных расчетов, значит слиться с его непогрешимыми силами, которые художник использует, не понимая их; это значит проникнуть в тайну природы. Будем простыми, как Древние. Чем проще мы будем, тем полнее, ибо простота означает единение с истиной.

Изучение натуры, как его понимают в современных школах, есть изучение лицевой стороны, то есть иллюзии. Сам вид человека, как и его ум, опровергает это заблуждение. Лицевая сторона есть совокупность различных профилей. Зрительный план каждого из этих профилей прост. Но чтобы достичь этой простоты, требуется долгая и терпеливая предметная практика.

Впрочем, жизнь предстает перед нами в оболганном нами же виде. Мы разучились понимать эту живую картину радостного величия. Мы проходим, не видя ее. Наше несчастье проистекает из того, что мы, словно всезнайки, хотим подправить Природу. Наше противостояние ей выдает наше же бессилие.

Однако какое наслаждение и подспорье эта щедрая природа для того, кто умеет смотреть на нее и восхищаться! Восхищаться – это жить в Боге, познать небо – то небо, которое всегда дурно описывали, потому что искали его слишком далеко; а оно здесь, подобно счастью, совсем рядом с нами! Что угодно напомнит вам о его реальном присутствии, лишь бы вы сами были понятливы и чувствительны. Начните с изучения какого-нибудь растения, первого попавшегося, и вскоре вы забудете и о ребяческой корысти, и о мелочном честолюбии.