Беседы об искусстве (сборник)

– Прощаю тебе эту дерзость, – откликнулся Бурдель, – ведь сказанное в равной степени относится и к тебе.

Несомненно, подчиняясь внезапно нахлынувшему пессимизму, он добавил:

– Впрочем, я не буду тебя опровергать, мы и вправду ни на что не годимся.

Когда мне вспоминается отец – он обрабатывал камень, – я говорю себе: вот у него была специальность, необходимая для общества. Он готовил каменные плиты для постройки зданий. Так и вижу своего старика, старательно выпиливающего камни по размеру, зимой и летом на ветру в карьере. Он был работяга, каких уже не встретишь.

А вот я… мы, зачем мы нужны окружающим? Мы фокусники, шарлатаны, химерические персонажи, забавляющие публику на базарной площади. Наши усилия едва привлекают внимание. Мало кто способен понять нас. Да я и не знаю, достойны ли мы их благосклонности, ведь мир может прекрасно обойтись без нас.

II

Роден возразил:

– Мне кажется, наш Бурдель не верит ни одному сказанному им слову. Что до меня, то мое мнение в корне отличается от уже прозвучавшего. Я считаю, что художники – это наиболее полезные люди.

Бурдель разразился смехом:

– Вас ослепляет любовь к вашей профессии.

– Нисколько, так как мое суждение основано на весьма солидных доводах, которыми я могу поделиться с вами.

– Что ж, мэтр, мне не терпится узнать их.

– Выпьем в таком случае немного вина, рекомендованного нам хозяином. Это приведет вас в лучшее расположение духа. – Наполнив наши бокалы, Роден сказал: – Первое замечание: задумывались ли вы, что в современном обществе художники, я хочу сказать, настоящие художники – это почти единственные люди, которые занимаются своим ремеслом с удовольствием?

– Это точно, – воскликнул Бурдель, – работа – это вся наша жизнь! Но из этого не следует, что…

– Постойте! Более всего, как мне кажется, нашим современникам недостает любви к своей профессии. Они выполняют свою работу с отвращением. Они намеренно халтурят. И так дело обстоит повсюду, от верха до низа социальной лестницы. Политики усматривают в своих обязанностях лишь средство извлечения материальной выгоды, пренебрегая тем удовлетворением, которое некогда получали великие государственные деятели, умело управлявшие делами страны.

– Промышленники, вместо того чтобы поддерживать честь своей фирмы, ищут лишь наживы, ухудшая, фальсифицируя свои изделия; труженики, с большим или меньшим основанием питающие враждебность к владельцам предприятий, работают спустя рукава. Кажется, что ныне почти все рассматривают работу как неприятную необходимость, проклятое ярмо, тогда как для нас она составляет смысл бытия и счастье.

Впрочем, не стоит заблуждаться, что так было всегда. Большая часть творений прошлого – мебель, утварь, ткани – свидетельствует о добросовестности изготовления.

Человеку столь же свойственно работать хорошо, сколь и дурно; я даже думаю, что первое перевешивает, так как более соответствует человеческой натуре. Но он внимает и добрым, и скверным советам и в настоящий момент отдает предпочтение скверным.

А между тем, насколько было бы счастливее человечество, если бы работа, вместо того чтобы являться расплатой за существование, стала бы его целью!

А чтобы сия волшебная перемена стала возможной, людям достаточно было бы следовать примеру художников или, лучше, самим сделаться художниками (я беру это слово в самом широком смысле – теми, кто получают удовлетворение от того, что они делают). Остается только желать, чтобы в каждом ремесле были свои художники, чтобы художник-плотник был счастлив, пригоняя шип в паз, чтобы художник-каменщик с любовью гасил известь, чтобы ломовой извозчик с гордостью ухаживал за своими лошадьми, а не давил бы прохожих. Не правда ли, возникло бы идеальное общество?!

Как видите, художники могут преподнести остальным необычайно плодотворный урок.

– Отлично сказано в защиту, – заметил Деспио. – Бурдель, я беру свои слова назад, ты достоин пищи. Прошу тебя, возьми еще спаржи.

III

Я обратился к Родену:

– Мэтр, вам, вне всякого сомнения, присущ дар убеждения. Однако вообще зачем надобно доказывать полезность художников? Разумеется, их страстное отношение к работе могло бы, как вы это показали, послужить благотворным примером. Но выполняемая ими работа, бесполезная сама по себе, разве не является ценной в наших глазах?

– Что вы под этим подразумеваете?

– Я хочу сказать, что произведения искусства никоим образом не могут быть отнесены к разряду полезных вещей, то есть к разряду вещей, дающих нам пропитание, одежду, жилье, удовлетворение наших телесных потребностей.

– Напротив, искусство освобождает нас от рабской зависимости от практической, повседневной жизни, открывая нам волшебный мир упоения и мечты.

– Друг мой, люди зачастую заблуждаются относительно того, что полезно, а что нет.

Полезным называют то, что отвечает потребностям нашей материальной жизни, и с этим я соглашусь.

Впрочем, ныне усматривают пользу и в роскоши, служащей единственно возбуждению тщеславия и зависти, а эта роскошь не только бесполезна, но, скорее, загромождает жизнь.

Я лично называю полезным все, что дает нам счастье. А на свете ничто не делает нас более счастливыми, чем созерцание и мечта. Вот о чем совершенно забывают в наши дни. Человек, снявший с себя обузу повседневных забот, мудро наслаждается бесчисленными чудесами, предстающими его взгляду и духу на каждом шагу, он шествует по земле как бог. Его опьяняет созерцание прекрасных существ, образчики человеческого и животного мира трепетно окружают его, играя юными мышцами, это очаровательные живые машины, гибкие, стройные, чуткие; он лелеет радость, бредя вдоль брегов и долин, где весна расточает роскошь своих зеленых цветущих празднеств, фимиам испарений, шуршание и шелест пчелиных крылышек, любовные песни; он приходит в экстаз от серебряной ряби, которой покрывается смеющаяся поверхность вод; он с энтузиазмом следит за Аполлоном, золотым богом, силящимся отогнать тучи от земли, а те неохотно раздвигаются, подобно одеждам стыдливой возлюбленной.

Какой смертный более счастлив, чем он? И поскольку именно искусство учит и помогает нам оценить эту радость бытия, невозможно отрицать его пользу.

Речь идет не только об интеллектуальных наслаждениях, но и о значительно большем. Искусство указует людям смысл их жизни. Оно пробуждает в них чувствование жизни, помогает уяснить свое предназначение и жизненные цели.

Когда Тициан живописал великолепие аристократического общества, где лицо каждого персонажа, его жесты, костюм несли отпечаток превосходства ума, власти и богатства, он предлагал венецианским патрициям тот идеал, к которому им следовало устремляться.

Когда Пуссен писал пейзажи, в композиции которых, кажется, правит Разум, настолько они светлы и величественны; когда Пюже напрягал мускулы своих героев; когда Ватто размещал свои очаровательные и меланхолические парочки под таинственной зеленой сенью; когда Гудон заставлял Вольтера усмехаться, а Диану-охотницу стремить свой легкий бег; когда Рюд в своей «Марсельезе» призывал старцев и детей на помощь отчизне – все эти великие французские мастера шаг за шагом отшлифовывали ту или иную грань души нашей нации: пристрастие к порядку, энергию или грацию, остроумие или героизм, но во всем этом – радость жизни и свободу, и тем самым они культивировали в своих соотечественниках качества, отличающие нашу расу.

А разве величайший художник нашего времени Пюви де Шаванн не пытался привить нам столь желанную нежную ясность? Его утонченные пейзажи, где священная Природа, кажется, укачивает у своей груди человечество, любящее, мудрое и одновременно величественное и простое, – не является ли это для нас восхитительным уроком? Помощь тем, кто слаб, любовь к труду, преданность, уважение высоким мыслям – все удалось выразить этому несравненному гению! Это волшебный свет, пролившийся на нашу эпоху. Достаточно посмотреть на один из его шедевров – «Святую Женевьеву», или «Священный лес» в Сорбонне, или на великолепное «Приношение Виктору Гюго» на лестнице Hqtel de Ville, чтобы вдохновить себя на благородные деяния.