Искатель, 1996 №5

Тут только Кори заметил в глазах Карен выражение отвращения, смешанного с ужасом.

— Вас интересует только успех вашего эксперимента и сложность проблемы, которую вы решаете, — с горечью сказала она. — Гиллель сам по себе для вас ничего не значит. И я тоже. Ничто вас не заботит, кроме ваших наблюдений и выводов. Я не верю, что вы действительно хотите прекратить этот эксперимент. Признайтесь, вам гораздо интереснее было бы продолжить его, используя Гиллеля как подопытное животное, которое может со знанием дела рассказать о результатах и ответить на ваши вопросы. Для вас это превосходный случай! Почему бы не продолжить его и, может быть, даже не пожертвовать в конце концов морской свинкой, только бы узнать, какие там изменения произойдут у нее в мозгу? Развились или атрофировались лобные доли? Это ли не триумф науки — установить, какие изменения вызывают инъекции РНК? Вы просто бесчеловечны!

Кори оставался невозмутим, чувствуя, что Карен права. Его сочувствие ей было не более чем тонкой, прозрачной маской, прикрывающей любопытство.

Ему всегда нравились эксперименты, исход которых трудно было предсказать, эксперименты, которые давали ему возможность продолжать свои поиски тысячами различных путей, особенно когда какой-то один из них мог привести к неожиданному, даже революционному результату в науке.

Внезапно все напряжение последних дней, все волнения — да, волнения! — Кори прорвались наружу.

— Вы говорите не обо мне, а о моей профессии, — сказал он. — Научные исследования не терпят только одного — компромиссов.

— Это убивает в вас все человеческое, если только оно в вас когда-нибудь было. Не слишком ли высокой ценой приходится вам расплачиваться за вашу бескомпромиссность?

— Мне ничего другого не остается, — ответил Кори.

— Вы прячетесь за вашими ретортами и пробирками, вы боитесь правды. Почему вы чураетесь простых человеческих чувств?

Он бесстрастно смотрел на Карен. Ему неприятно было продолжать разговор о самом себе.

— Чураюсь?

— Да! Что-то главное в вас ненормально, — сказала Карен.

— Кто может сказать, что нормально, а что — нет? Мое дело — искать новые пути научных исследований и получать результаты на основе экспериментальных доказательств.

— Какое удовлетворение находите вы в своей работе? Вы работаете не ради денег. Так чего же ради? Вас прельщает слава? Или вы тешите свою гордость? Смотрите все! Перед вами Божьей милостью лауреат Нобелевской премии Патрик Кори!

— В чем я нахожу удовлетворение? Эго тот момент, когда идея, родившаяся в моей голове, внедряется в практику, воплощается в реальность, и я знаю, что она оправдается. Вот мое удовлетворение — и никакого другого мне не надо. Я нисколько не забочусь о том, признают меня другие или нет. Мне достаточно того, что я уверен в себе. Меня не волнует даже, понимают ли меня другие люди.

— Мне жаль вас, — сказала Карен. — Вы очень одиноки.

— Я никогда не был одинок. Никогда.

И Кори вышел из своего номера и плотно закрыл за собой дверь. Он очень жалел, что огорчил Карен, но она не способна была постичь значение его последнего эксперимента и, как женщина, оставалась в кругу эгоистических интересов своей личной жизни.

Кори вошел в номер Гиллеля, не постучавшись в дверь. Гиллель спал, лицо его подергивалось. Тяжело дыша, он что-то несвязно бормотал во сне. Кем был сейчас этот спящий человек: Хаузером или Гиллелем Мондоро? Может быть, энцефалограмма могла бы дать ответ на этот вопрос?

Кори сел на стул возле постели, на которой лежал Гиллелъ, и прислушался к бормотанию Гиллеля.

— Карл Хаузер, — негромко сказал Кори. — Карл-Гельмут Хаузер, вы слышите меня? — он говорил так, будто обращался к человеку, находящемуся под гипнозом.

Губы Гиллеля дрогнули и задвигались.

— Я знаю, где найти его. — еле слышно сказал он.

— Кого найти?

Гиллель совсем как ребенок в чреве матери, брыкаясь, вытянул ноги.

— Кого найти? — еще раз спросил Кори.

Может быть, это и есть тот метод, который можно будет применить в дальнейшей работе? Может быть, сон, вызванный влиянием гипноза, и есть то, что необходимо теперь испытать на Гиллеле, чтобы избавить его от раздвоения сознания?

Кори слегка прикоснулся рукой к плечу Гиллеля, и тот сразу же открыл глаза и сел на постели.

— Спасибо, что разбудили меня, опять эти кошмары!

— Что вам снилось?

Они взглянули друг другу в глаза. Тень недоверия и враждебности скользнула по лицу Гиллеля, но исчезла так же быстро, как появилась.

— Я не хотел бы анализировать свой сон, — сухо сказал Гиллель и опустил ноги с постели на пол. — Это лишь собьет меня с толку, а практической пользы не принесет. И не спрашивайте пока ни о чем, я устал от этого. Вы знаете — я намерен продолжать сотрудничать с вами, но сейчас дайте мне придти в себя. И поверьте, я непременно использую весь накопленный опыт, когда все это закончится. — Гиллель встал и положил свой бумажник и паспорт в карман.

— Куда вы собрались в такое время? — спросил Кори.

— Вы ничем не лучше полицейского, если не хуже. Как мне надоело это постоянное преследование! Вы, Карен, чехи, русские, восточные немцы! Я никуда не убегу, просто человеку время от времени хочется побыть одному.

Гиллель подошел к двери.

— Не уходите из отеля, — сказал Кори. — Завтра утром мы улетаем. Не стоит вам одному бродить по чужому городу, мало ли что может случиться. Вспомните, что произошло с Хаузером.

— Это Швейцария, мирная страна, — смеясь, сказал Гиллель. — Не волнуйтесь, здесь никто ни в кого не стреляет, даже русские.

— Я пойду с вами, — сказал Кори.

— Хорошо, будьте моим спутником, — согласился Гиллель. — Пройдемся немного на свежем воздухе, а то в гостиничных номерах у меня мурашки бегают по телу. Идемте, Дотторе.

Когда Кори был уже в дверях, Гиллель внезапно нанес ему яростный удар в солнечное сплетение. Кори упал и потерял сознание.

Глава 25

Моросил непрестанный, нудный дождь. Серые тучи поднимались из низины, окружающей город Лугано, и изливали на землю влагу в этом непрерывном круговороте.

Андрес Гузман ехал на «мерседесе» вдоль берега Луганского озера. Он миновал белые виллы Парадизо, проехал мост, ведущий в Аньо, и по извилистой дороге покатил в сторону Вернате, туда, где находился его дом. Машина иногда буксовала на скользкой грязи, но Гузману это не мешало. К такому он привык и мог бы ехать домой даже в густом тумане, не пропуская ни одного невидимого поворота.

Гузман возвращался из игорного дома «Чемпион», с ничейной полосы между Швейцарией и Италией. Он пребывал в отличном настроении, но вовсе не потому, что выиграл несколько тысяч франков. В чем в чем, а в деньгах Гузман не нуждался. Миллионы франков скопились на его счетах в швейцарских банках. Когда си обратился с просьбой о предоставлении ему вида на жительство и банки предоставили Федеральному правительству в Берне сведения о его состоянии, то указали, что Гузман владеет «более чем десятью миллионами франков». Точная сумма, разумеется, названа не была.

Гузман выстроил себе дом возле крохотной деревушки Вернате. Со времен Римской империи Швейцарский кантон Тичино был излюбленным местом, где селились пришельцы.

Гузман имел вид преуспевающего, довольного собой человека. На нем отменно сидел твидовый костюм, сшитый итальянским портным. Среднего роста, грузный, толстая, мускулистая, как у борца, шея, выпуклая грудь, круглый, как огромное пушечное ядро, живот, крепкие, сдобно каменные колонны, ноги. Гузман производил внушительное впечатление. А синие противосолнечные очки придавали ему загадочность детектива. Он снимал их только ночью, у себя в спальне.

Он жил в своем доме один — так было безопаснее. Гузман привык не доверять никому, даже своим ближайшим друзьям, ибо знавал времена, когда, чтобы выжить, приходилось дорого расплачиваться за дружбу, а такие времена — кто знает — могли еще вернуться.