Выученные уроки (СИ)

Это было странно, целовать ее, наверное, потому, что это случилось внезапно, после всего того времени, что я об этом думал. Но это было довольно мило. Ее губы действительно очень мягкие, и, хотя от нее немного пахло огневиски, в основном пахло очень хорошо. Я вообще-то удивлен, что у меня сердце не остановилось прямо тут, в коридоре.

Она что-то еще пробормотала, уверен, это что-то насчет ее родителей. Я не уверен точно, потому что потерял способность думать, потому что секундой позже она поцеловала меня снова - значительнее, чем в перый раз - и просунула язык мне в рот. Я определенно не был к этому готов и случайно ее укусил, что, конечно, заставило ее взвизгнуть от боли и отпрыгнуть. Я хотел извиниться, но она начала выглядеть совсем больной. Я снова спросил в порядке ли она и в этот раз вместо того, чтобы сказать мне, что ей нужно в туалет, она сказала:

— Я думаю, меня сейчас стошнит!

И сказать, что я двинулся в неправильном направлении в неправильное время, будет совершенно правильным ответом.

Вот так мои туфли и нижняя часть брюк оказались покрыты полупереваренным ужином Роуз Уизли.

Я на самом деле этого не хотел, конечно, но у меня не очень крепкий желудок, и я никогда этим не хвастался, так что меня немедленно начало подташнивать. Роуз просто отвернулась и спрятала лицо в стене, громко охнув, пока остервенело вытирала рот.

— О господи, - причитала она. — О господи, о господи, о блять.

А затем, словно ее не тошнило по-страшному, она повернулась ко мне и достала палочку, объявив, что может все исправить. Я, конечно, немедленно оттолкнул ее руку и сказал, что все в порядке, и я сам обо всем позабочусь. Как оказалось, это был неправильный ответ, потому что она выглядела по-настоящему задетой и посмотрела на меня так, словно хочет убить.

— Я умная! Я самая умная во всей этой долбаной школе! Я могу наложить очищающее заклинание!

Она практически визжала в конце, так что я очень быстро подумал и заверил ее, что знаю, что она умная, и согласен с ней, что она самая умная в этой долбаной школе, и соврал, что хочу попрактиковаться в очищающем заклинании сам (кое-что, что мы выучили на первом курсе). На самом деле, я не хотел, чтобы она промахнулась и оторвала мои ступни от ног в пьяном состоянии.

Когда я закончил счищать рвоту с ботинок, я подумал, что теперь все будет в порядке. Пока она не расплакалась и не бросилась мне на руки. Она всхлипывала мне в плечо, и я продолжил паниковать, потому что понятия не имею, что делать с плачущими девчонками, особенно с той, которая не должна быть ко мне так близко ради моего же собственного рассудка. Я неловко погладил ее по спине и сказал, что все будет хорошо.

Это выдернуло ее из этого состояния.

Она отодвинулась и с яростью вытерла глаза.

— Никому не говори, — серьезно приказала она.

Я пообещал, что никому не расскажу, что она плакала, и что это не так уж важно, потому что она просто напилась, и ей ни за что не должно быть стыдно.

— Не о плаче, придурок, о поцелуе! Никому не говори, что я тебя поцеловала или я надеру твой тощий зад.

Ну, многие не восприняли бы это серьезно, но я своими глазами видел, как она надрала зад одному парню (зад куда менее тощий, чем мой), так что я кивнул, будучи совершенно пораженным.

И вот и все.

С тех пор она со мной не разговаривала, а я не разговаривал с ней. Каждый раз, когда я ее вижу, она тут же убегает в противоположном направлении. Она никогда не посмотрит мне прямо в глаза, и она, определенно, никогда со мной больше не заговорит. И когда я увидел, как она собирается выйти из поезда, она тут же изменила курс, желая держаться от меня как можно

дальше. Она в прямом смысле пошла назад через весь поезд, чтобы выйти через другой выход, так что ей пришлось идти через всю станцию, чтобы дойти до своих родителей, которые дожидались ее с нетерпением (большей частью потому, что тут были журналисты и фотографы, охотящиеся на них).

И тогда я ее видел в последний раз.

Рождественские каникулы проходят так, как я и ожидал. У меня были не слишком большие надежды на то, что будет дома, так что я не могу быть разочарован. Нет смысла напрашиваться на разочарования, судя по тому, как легко они случаются. Тут не хуже, чем в школе, решаю я, но тут довольно тихо.

Мой отец был в отъезде большую часть времени, а мама была занята своими обычными делами по украшению дома, дабы убедиться, что все выглядит идеально, на случай, если придут неожиданные гости (что случается не часто, можете мне поверить). Она даже немного разошлась, планируя наряд для нашего ежегодного рождественского семейного ужина. Я не знаю, зачем она волнуется и прикладывает столько усилий, но предполагаю, это дает ей возможность себя хоть чем-то занять.

Я сижу в своей комнате так часто, как только возможно, читая, вообще-то, хотя мне не слишком приятно озвучивать этот факт. Здесь больше нечем заняться, так что, полагаю, здесь есть несколько книг из нашей библиотеки, которыми меня можно занять. Это отвлекает меня от мыслей о Роуз, хотя бы. Мыслей о поцелуе, я имею в виду. Я думаю об этом не слишком часто, конечно, потому это меня слишком отвлекает, и я начинаю чувствовать себя несколько неудобно. Но я не могу перестать. Это было потрясающе, и, наверное, это лучший момент во всей моей жизни.

Жаль, что этого больше никогда не произойдет.

Это рождественский вечер, что означает, что мы проведем его у моих бабушки с дедом. Я не слишком этому радуюсь, вообще-то, учитывая то, что на свете нет более пугающих людей, чем мой дед. Ему невозможно угодить и с ним совершенно невозможно иметь дело. Я не радуюсь этому еще и потому, что это ужин, а значит мы должны вести себя, как на каком-нибудь долбаном королевском балу.

Мама уже приготовила мантию, которую я должен надеть. Я думаю, она купила ее специально для этого вечера, хотя я и не понимаю, зачем нужно тратить деньги на кусок ткани, которую придется надеть всего один раз. Мама такая, впрочем, и она скорее умрет, чем покинет дом одетая во что-то не самое лучшее и идеальное. Мантия не такая уж и плохая, я думаю, но я предпочел бы надеть джинсы и пару кроссовок.

Я одевался и понял, что думаю о Роуз (снова), пока смотрелся в зеркало. Ее рождественский ужин, полагаю, совершенно не похож на тот, который мне предстоит посетить. Она, наверное, наденет джинсы и кроссовки и будет в порядке. У нее, наверное, там много веселья, мягкого и спонтанного, не так ханжески и наигранно, как принято в моей семье. Хотя, ну конечно, Роуз, наверное, сейчас заперлась в своей комнате, потому что не хочет проводить время со своей «раздражающей и надоедливой» семьей.

Она даже не понимает, как ей повезло.

— Скорпиус, ты уже готов? — позвала мама откуда-то снизу. Она кажется раздраженной и нетерпеливой, так что я считаю, что лучше ее умиротворить. Я спускаюсь вниз, где она меня дожидается. Она барабанит ногтями по перилам и искоса смотрит на меня.

— Почти вовремя, — говорит она и выглядит очень красивой. Она всегда была изумительной, а когда одевается так, как сегодня, в длинный струящийся шелк, она выглядит еще сногсшибательнее, чем обычно. Ее темные волосы собраны в красивый пучок на затылке, а губы накрашены темно-красным, что выделяется на бледной коже.

— Где отец? — спросил я, игнорируя ее замечание, когда она оглядывает меня и начинает поправлять мне галстук.

— Он опоздает, так что я сказала ему встретить нас там. Твоя бабушка уже связывалась со мной, спрашивала, где мы.

— Так еще только полседьмого.

— Я знаю, — она начала приглаживать мои волосы, в попытке уложить их так ровно, как только возможно. Она думает, что они слишком длинные, скажу я вам. — Тебе надо подстричься, — ну? Я же говорил.

— Нормально, — отвечаю я, отстраняясь от нее. У меня огромное желание поднять руки и взлохматить волосы, но сомневаюсь, что она это оценит, так что я оставляю все как есть.

Мама закатывает глаза, но ничего не говорит, она идет к камину и достает Летучий Порох.