Выученные уроки (СИ)

— Никто не заставляет тебя быть идеальным.

Но Джеймс лишь трясет головой в явном неверии:

— Ты ждешь этого от меня всю жизнь. Весь гребаный мир этого ждет.

Дядя Гарри скрестил руки на груди и сузил глаза.

— Тебе действительно следует покончить с собой. Мне жаль, что у тебя такая трудная жизнь.

И тут Джеймс взорвался. Вместо того, чтобы говорить с сарказмом и недоверием, он действительно повышает голос до очень, очень небезопасного тона.

— Ты даже не понимаешь, какая у меня жизнь, потому что тебе всегда было наплевать!

— Джеймс, ты должен…

— Что я должен, пап? Я должен сидеть здесь, заткнув рот, и делать вид, что ты будто бы действительно имеешь хоть малейшее представление о том, что творится в моей жизни? Тебе легко стоять здесь и говорить, что я должен или как я должен был поступить. Ты даже не представляешь, каково это — быть твоим сыном? Каково это быть семнадцатилетним сыном Гарри Поттера.

О’кей, теперь серьезно. Я уже говорила, что хочу исчезнуть, так вот, теперь я точно хочу исчезнуть. Думаю, они забыли, что я тоже нахожусь здесь.

Дядя Гарри выглядит взбешенным, и он стучит по парте перед Джеймсом. Джеймс даже не вздрагивает, но я думаю, что сейчас все станет совсем по-настоящему плохо. Интересно, я смогу незаметно выскользнуть за дверь?

— Ты не имеешь понятия, каково быть семнадцатилетним и быть Гарри Поттером, — глаза дяди Гарри сверкают как никогда раньше. Я видела его злым, конечно, но никогда — таким. — Ты такой испорченный маленький мерзавец! Ты не понимаешь, как легко тебе все досталось и скольким люди пожертвовали ради тебя! Ради вас обоих! — о, отлично, он вспомнил, что я здесь. Он расстреливает меня взглядом, будто я Джеймс или типа того, а затем продолжает свою тираду. — Вы оба получили все, что хочет любой ребенок! Вам не нужно беспокоиться ни о чем! А вы сидите здесь и ноете из-за всякой херни, потому что вы не понимаете, что такое настоящие проблемы!

— И чья в этом вина? — отвечает Джеймс, его глаза так же сверкают, как у его отца. — Чья вина в том, что у нас нет об этом никакого представления? Ты никогда не заботился о том, чтобы рассказать нам это, так что не стой здесь и не выделывайся, потому что все, что мы знаем, мы узнали из книг!

— Мы пытались вас защитить!

— Тогда не злись из-за того, что мы знаем только то, что ты хотел, чтобы мы знали.

Я с ним согласна. Я хотела сказать это вслух, но не успела, потому что его отец выпалил почти мгновенно.

— Мы не хотели, чтобы вы выросли избалованными негодяями, думающими, что весь мир им должен только за то, что они соблаговолили проснуться утром! Может, вы попытаетесь быть благодарными за все, что у вас есть, и за то, сколь многим мы пожертвовали ради того, чтобы вы росли в безопасности.

— Ну, извини, пап, — с иронией сказал Джеймс, вставая. — Извини, что я такое хреновое для тебя разочарование, но тебе не придется беспокоиться об этом в конце года, тогда-то ты от меня, наконец, избавишься. Может, это, наконец, сделает тебя счастливее.

Ну, я эксперт в драматизировании, но даже я должна признаться, что Джеймс уж совсем завернул. Ужасно то, что он сам этого не понял. Выглядит так, будто он серьезен и действительно верит всему, что говорит. Если бы он не был таким идиотом, мне даже стало бы его жаль.

Еще раз расстреляв отца взглядом, он взял свою палочку со стола и пошел к двери.

— Даже не думай! — приказал дядя Гарри. — Вернись и сядь!

Но Джеймс ушел. Думаю, ему наплевать на то, что он, наверное, вырыл себе могилу, в которой его закопают в любую минуту. Джеймс выходит из комнаты и исчезает в коридоре. Его отец с яростью посмотрел ему вслед, и я подумала, что он может пойти за ним и притащить Джеймса назад за волосы. Но он этого не сделал. Вместо этого дядя Гарри поворачивается ко мне, его глаза все еще опасно горят.

— Я вызову твоего отца, — выпаливает он. — У твоей матери и так полно проблем и без этой идиотской глупости.

— Как и всегда, — шепчу я себе под нос. Но он услышал. Я вскрикиваю, когда он хватает меня за руку и сдергивает со стула. На секунду мне кажется, что он меня ударит, и я думаю, как это будет нечестно, ведь это Джеймс его так разозлил.

Конечно, он меня не бьет. Он никогда меня не бил. Вместо этого он немного меня встряхивает и говорит:

— Вырасти, Роуз! Весь долбаный мир не вращается вокруг одной тебя!

Я серьезно никогда не видела его раньше таким злым, он выглядит так, будто сейчас взорвется. Это страшно.

— Из… извини, — наконец выдохнула я, хотя понятия не имею, за что прошу прощения. Мне просто стало нехорошо. Я даже не могу на него смотреть, потому что не могу видеть, как он на меня смотрит.

Он еще держит меня за руку и не отпускает.

— Ты не можешь срываться очертя голову, когда слышишь то, чего не хочешь слышать, — продолжает он, и его голос кажется чуть менее резким, чем раньше, но все еще ни капли не дружелюбным. — Люди всегда будут говорить о тебе что-то, и они будут говорить о твоей семье и твоих друзьях, и тебе надо научиться это игнорировать. Ты не можешь бить всех подряд только потому, что они негодяи, — он останавливается на секунду, а потом, подумав, добавляет: — Ты совсем как твой отец.

Я не знаю почему, но я начала трястись. Не так, чтобы было видно, но так, что я заметила, естественно, ведь это я. Дядя Гарри все еще держит мою руку, и он сжимает ее так сильно, что это больно. Я чувствую, что хочу или расплакаться, или блевануть, и, наконец, мое тело решает за меня, потому что у меня на глазах появляются слезы. Дядя Гарри заметил и сжал руку еще сильнее.

— Даже не пытайся, — серьезно сказал он. — Я не твоя мать, можешь рыдать, сколько хочешь, мне плевать.

— Больно, — тихо говорю я, смаргивая слезы и пытаясь их остановить, а затем смотрю на его руку, которой он продолжает сдавливать мое предплечье.

Дядя Гарри отпускает меня и ничего не говорит, когда я тру то место, за которое он меня держал. Я не буду плакать. Я не буду плакать.

— Извини, — тихо говорю я снова, заикаясь. Я все еще не хочу смотреть ему в глаза. — И это была моя вина. Джеймс просто обо мне заботится.

— Тебе не нужно извиняться за Джеймса. Он сам за себя отвечает, как и ты, — на этот раз его голос намного спокойнее, но все еще не звучит так, будто он особенно мною доволен. Нет, он скорее кажется раздраженным. — Роуз, тебе надо начать думать.

Рука все еще болит. Уверена, на ней будут синяки. Я тру ее и киваю, но ничего не говорю.

— Послушай, Роуз, — сказал он, взяв меня за плечи на этот раз очень нежно и заставив взглянуть на себя. — Я люблю тебя, вот почему я не хочу, чтобы ты влипала в истории. Ты это знаешь, верно?

Ненавижу, когда взрослые это делают. Заставляют чувствовать себя охрененно виноватыми. У меня нет выбора, я смотрю на него, и его глаза не такие злые, как несколько секунд назад. Я киваю, но едва заметно.

— Ты и Джеймс, и все вы… Все, что мы хотим, это быть уверенными, что у вас есть все, что вам нужно. И чтобы у вас все было хорошо.

Я уже слышала эту лекцию. Звучит как письмо, что мама прислала мне несколько недель назад. Слушать это, оказывается, еще хуже. Я ничего не говорю, потому что не знаю, что могу сказать. Так что я просто смотрю на него, и он, наконец, качает головой:

— Иди в постель. Ты выглядишь так, будто сейчас свалишься.

Меня немного тошнит, и я не совсем уверена, что меня сейчас не вырвет прямо ему на ботинки.

— Разве ты не собираешься вызвать моего папу?

Он качает головой.

— Тебе надо поспать. Разберемся с этим завтра, — он отпускает меня и отступает на шаг. Может, завтра он забудет, что меня нужно наказать. Вряд ли, но я имею право надеяться.

Я ухожу, больше не подстрекая его ни на что. Я устала от всего этого. В голове что-то пульсирует, рука болит, и костяшки пальцев все еще ноют. Я даже не поняла, что прошла так далеко, пока не остановилась прямо у двери-портрета. Толстая Леди смотрит на меня и качает головой