Сердце в тысячу свечей (СИ)

Напарник дергает меня за плечо, рывком поворачивая к себе.

– Даже не думай! – он угрожающе рычит.

Не воспринимаю предостережение и упорно пытаюсь открыть дверь.

– Пусти!

– Нет!

– Я должна, ты не понимаешь!..

Мои аргументы застревают в горле, когда Пит, выворачивая мне руку, со всей силы дергает на себя и, едва я ударяюсь грудью о его грудь, затыкает меня поцелуем. В нем нет ни капли нежности – сплошная агрессия и напор, которые требуют от меня подчинения. Руки Пита болезненно сжимают мои предплечья, а его губы безжалостно терзают мои. Писк слабого сопротивления разбивается где-то между нами, и я понимаю, что отвечаю на поцелуй: обвиваю талию напарника руками и сама прижимаюсь к нему.

Он учащенно дышит. Замечаю, что и я тоже.

Пит отстраняется, упираясь лбом в мой лоб и, заглядывая в глаза, жарко шепчет:

– Неужели ты хоть на минуту можешь подумать, что я тебя отпущу, Китнисс? Что я позволю чему-то плохому случиться с тобой?

По спине ползут мурашки, а мои руки, все еще лежащие на пояснице напарника дрожат.

– Ты моя, Китнисс, ты моя… Я пройду через ад и все равно найду дорогу обратно… Ты моя, моя…

Я сама подаюсь вперед, накрывая его губы своими. Пит, жадно втянув в себя воздух, принимает мою ласку. Между нами поцелуй-обещание: он не разлюбит. И я не разлюблю.

========== 15 ==========

включена публичная бета!

заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

Пустота была бы моим спасением.

Отрешение стало бы мне союзником.

Боль разрушает меня, делая слишком слабой.

Последние семь дней моей жизни, словно разбитые стекляшки, они похожи одна на другую и все-таки колючие по-разному. Эти дни прошивают насквозь мою кожу, режут внутренности, шрамируют душу. Тоска теперь вечный мой спутник и лучшая подруга.

Видимо, я настолько ушла в себя, что Сноу даже сжалился: в этой пустоте мне позволено видеть знакомое лицо. Джоанна. С тех пор, как у меня забрали Пита, ей, наверное, поручили приглядывать за мной?

У нас странные отношения: я ненавижу ее за то, что она предала меня и Пита, когда мы пытались выбраться из темницы, и все равно я благодарна ей за то, что она рядом, несмотря на ее собственные потери. Я стараюсь не думать о том, зачем президент разрешает нам общаться: у него на все есть причины, и я хочу оттянуть момент, когда узнаю о них.

Мы с Джоанной обе искалечены, она телом, я душой, но временами мне кажется, что Победительница из Седьмого намного лучше справляется с тем, что ей уготовила судьба. Даже после того, как Сноу отрезал ей язык, она не стала более покладистой, лишь острых слов больше не слышно. Колючка в Джоанне еще жива.

Я безразлично поднимаю на нее свой взгляд, когда Джоанна грубо толкает меня в плечо.

«Надоела твоя кислая мина», – говорят мне ее глаза.

– Так уходи! – кричу я в ответ.

Слезы снова собираются в уголках глаз, жгучие, ярые, и мне в который раз уже кажется, что мой организм целиком состоит из жидкости, и вся она готова пролиться в ожидании человека, которого я люблю.

«Сегодня», – снова толчок от безгласой.

Татуировка на лице Джоанны смотрится просто ужасно: как метка, поделившая ее жизнь на «до» и «после». Было время, все мы считали, что роковые дни в нашей жизни – Голодные игры, да только президент Сноу умеет и оставшиеся куски существования поделить по частям.

– Уходи! – не унимаюсь я.

Джоанна смиряет меня долгим внимательным взглядом, что-то щелкает в груди, и я уже готова извиниться перед ней, но не успеваю: равнодушно пожав плечами и прихватив поднос, на котором приносила еду, она выходит за дверь. Я слишком поздно понимаю, что снова оттолкнула, наверное, единственного друга, который у меня теперь есть.

Доверяю ли я ей? Не знаю, только никого взамен Джоанны мне пока не найти.

Мои дни похожи на пытку: аппетита нет, я запихиваю в себя еду усилием воли, мало сплю, днем слоняюсь, как тень. Все до единой мысли вертятся только вокруг Пита. Он страдает из-за меня.

Его насилуют, используют и принуждают. Его тело, ставшее мне любимым и таким дорогим, распинают в угоду капитолийской девицы!..

Но что, если Питу там не так уж плохо?

Это еще хуже.

Ребекка красива, мне даже и пытаться нечего сравниться с ней. Ее губы, наверное, знают, как правильно целоваться, не на камеру, а так, чтобы кровь закипала внутри; ее тело, могу поспорить, знает, как прогнуться, чтобы соблазнить мужчину. Даже Пита.

Сомнения!..

А я ведь обещала ему, что люблю. Разве доверие – не часть того огромного чувства, что люди называют любовью? Мои родители любили друг друга и доверяли. Я отдала Питу свое тело, тогда почему моя душа покрывается коркой льда, едва я думаю о том, что он прикасается к другой женщине?

Мне противно. Мерзко даже думать о таком.

Он сравнивает нас? Меня и Ребекку? Она лучше?

Бесцельно скольжу взглядом вокруг себя: все идеальное, блестящее, без единой пылинки. Столы, камин, проектор, журнальный столик и даже с обоев давно оттерли хитрый чайный узор, что я нанесла. Все, что ждет здесь Пита, когда он вернется, новое, капитолийское.

И только я – старый диван с подпиленной ножкой из Двенадцатого.

Резко поднимаюсь на ноги, когда мне начинает казаться, что стены комнаты сжимаются, грозя раздавить меня. Выхожу в коридор и – уже в который раз – отмечаю про себя, что меня никто не останавливает: может, попытайся я покинуть дворец, Сноу усилил бы меры безопасности и приставил ко мне пару миротворцев? С другой стороны, президент может быть уверен в том, что у меня связаны руки…

Прим, а теперь Пит…

Они – мои крылья, а сойки ведь не умеют летать без них.

От нечего делать брожу туда-сюда, пока не устают ноги, на каждом этаже одно и тоже: роскошь и тишина. Обитатели дворца торопятся пройти мимо – безгласые и капитолийцы, которых я не знаю, – им нет дела до одинокой разбитой девушки, вроде меня. Мне они так же безразличны.

Минуты текут мучительно медленно, тащатся, словно замедленные чьей-то недоброй рукой: сегодня седьмой день моей личной пытки.

Сегодня должен вернуться Пит.

Я не знаю, что скажу ему или что сделаю.

Хочется хотя бы увидеть его глаза, обнять, прижаться как можно ближе и почувствовать его запах, такой родной и такой… мой.

Я боюсь.

Мне страшно не увидеть в глазах Пита прежних чувств ко мне. Горькая ирония, он столько времени так искренне предлагал мне свою любовь, а я отказывалась от нее, будто и вовсе не нуждалась…

Теперь наша любовь – мой воздух. Только бы Сноу не перекрыл кислород.

За ужином президент уже привычно читает газету, а я сижу молча, смотрю только в свою тарелку и, кажется, веду счет секундам, которые остались до конца моих мучений.

– Мисс Эвердин, – голос Сноу нарушает тишину. – Меня беспокоит отсутствие у вас аппетита, так и заболеть недолго.

Я поднимаю на него глаза, но тут же отвожу их.

– Не переживайте обо мне.

– Я не могу себе подобного позволить, – настаивает президент. – Вы не забыли? Скоро ваша свадьба, и жители Панема ожидают, что вы, мисс Эвердин, будете светиться от счастья.

Кое-как засунутый в горло кусок мяса застревает там, и я почти задыхаюсь.

Свадьба…

Истеричный смешок прорывается наружу. Наша с Питом клетка станет золотой, но от этого не перестанет быть тюрьмой.

Я старалась гнать от себя подобные мысли, но что в этом толку, если рано или поздно ответ станет очевидным? Я вскидываю голову и надеюсь, что мой голос звучит твердо.

– После этой свадьбы… нас оставят в покое?

Бровь президента изгибается.

– Я вас не понимаю, мисс Эвердин. Объясните?

Мои щеки становятся розовыми, но я решаюсь идти до конца.

– После того, как я и Пит поженимся, его по-прежнему будут принуждать… к оказанию услуг?

Мне мерещится легкая усмешка на его губах, впрочем, я не уверена – седая борода и поднесенный бокал с вином скрывают от меня истинную реакцию Сноу.