Ipso jure. /лат. «В силу закона.» (СИ)

— Дай…

— Нет. Идем, Невилл. Разговор есть… — коротко проговорил Слава, перехватывая заповедную бутылку покрепче, отодвигая дальше от пьяного друга.

— Ладно, — пьяно и глупо захихикал друг, и встал. Его сильно шатало — набрался он прилично. — Куда?

— За мной…

Следуя за Вячеславом, парень едва не падал на каждом шаге. Каждая стена так и норовила встретиться с ним. Ноги и язык заплетались. Они так и вошли в совмещенную ванную, где был и туалет, и дверь позади Долгопупса захлопнулась, повинуясь взмаху рогозинской волшебной палочки, оставляя парней наедине. Рогозин подошел к унитазу, открыл крышку ногой. И, глядя парню прямо в глаза, повернул бутылку вверх дном, и ее содержимое начало выливаться вовнутрь.

Невилл бросился к нему, но налетел на коврик для ванной, и растянулся на полу. Он неспешно, с трудом поднялся — но содержимое уже все вылилось…

— Зачем?! — взревел он, — мне от нее легче!!!

— Не легче, Невилл. Мы тебя теряем… — Рогозин швырнул бутылку, та встретилась со стеной и треснула, разбившись на множество осколков, что разлетелись по всему полу. — Ты никак больше не сможешь ни вернуть их, ни поговорить, ни увидеть… Оставь им их забвение… Они заслужили, чтобы покоиться в мире…

— Они не заслужили такой сме-рти… — зарыдал он.

— Да. Никто из них не заслуживает смерти. Особенно такой. Я думаю, — и он скрестил руки на груди, — что они бы не были сейчас тобой довольны… Они дали тебе появиться и увидеть этот свет не для того, чтобы ты так прожигал и пропивал свою жизнь! Ты посмотри, посмотри в зеркало, в кого ты превратился! Ты — развалина, которая теперь не знает и элементарных вещей! Хватит пить!

Рогозин схватил его за воротник, и с силой подвел к большому зеркалу, которое тоже было в ванной. Невилл, чуть протрезвевший, взглянул на себя уже чуть другими глазами. Он очень осунулся; подбородок был не брит; под глазами — огромные круги, как у наркомана-героинщика со стажем; кожа была неестественно бледной; волосы были грязны и не мыты, и напоминали сальные колтуны. Одежда вся тоже была грязной, в жирных следах и пятнах водки и чего-то еще…

Прежде чем тот смог что-либо предпринять, Рогозин сделал ему укол шприцем в плечо. Дальше зрение парня заволокло дымкой, все очертания предметов распылись, а пол ушел из-под ног. Тело стало ватным… перестало слушаться.

Тошнота подкатила к горлу не сразу, но так неожиданно, что он не смог сдержать рвотный позыв. Его кто-то держал за голову, наклоняя того вперед, а юношу безжалостно выворачивало наизнанку…

Он не знал, сколько его так тошнило, но последний хмель вышел тяжело, да так, что он застонал от облегчения. Послышался шум спускаемого слива. Через секунду его с силой поволокли по холодному кафельному полу и кинули куда-то под ледяную струю (или струи?) воды. Он заорал не своим голосом, начал бултыхаться и отплевываться от воды, попадающей в лоб и заливающей ему глаза.

Вода лилась не переставая. Одежда давно намокла, и юношу тут охватила дрожь от холода. Спустя пару минут кто-то выключил кран (или душ?). И деловито спросил:

— Ну, что, протрезвел?

Юноша начал вытирать глаза кулаками. Четкость постепенно возвращалась, и он поднял голову вверх. Сначала ослеп от яркого света маленьких лапочек на потолке, но потом глаза привыкли. На него, вниз, смотрел Вячеслав. Сам он оказался лежащим в большой ванне, в мокрой одежде и ему было довольно холодно, аж зубы стучать начали.

— Н-да-да-да…

— Тебе везет, — с какой-то иронией проговорил Рогозин, садясь на край и вцепляясь в него руками — чтобы не соскользнуть, — ты хотя бы лакать водку можешь… А какого нам, мне, Луне, Гермионе… Всем смотревшим на это?! Ты не думал?

На лице юноши было не написано ни одной эмоции. Вращаясь и, по сути, кипя в одном котле с министрами, важными генералами и другими людьми, начинаешь играть и скрываться под маской. Малейшее проявление эмоции — шах и мат. И то, что тебя помимо сбрасывания с доски могут еще при этом ликвидировать, решив, что ты бесполезен и больше не нужен… Сейчас Невилл, зная своего друга уже много лет и как облупленного, сказал бы — Вячеслав Вячеславович Рогозин устал. Просто устал. От всего. От попыток на него надавить, от угроз и постоянного требования от него результатов, от бесед и «подковерных» интриг. От просчета каждого своего шага и дальнейшего развития событий…

Устал…

— Слав… Прости… Я не подумал…

— Невилл. Ты не идиот, и прекрасно умеешь думать сам. Просто… Понимаешь… Видеть как ты, наш друг, вот так просто спиваешься… Невыносимо… — Рогозин закурил, щелкнув своей зажигалкой. Хотя он всегда, сколько помнил Невилл, курил исключительно на балконе или на улице. — Нам, ко всем неприятностям, не хватало только тебя…

Струйка сизого дыма ушла прямиком в вытяжку ванной, чтобы пожарная сигнализация не сработала прямо сейчас. Долгопупс знал — направление дыма изменило легкое заклинание ветра, изучаемое еще на самом первом курсе ими у Флитвика…

— Прости… — прошептал он. — Я не хотел…

— Знаешь… Мертвым — оставь мертвое, а живым — живое. Пусть упокоятся в мире, когда мы найдем их прах или кости…

— Но я хотел…

— Я знаю, чего ты хотел для них. Эвтаназии.

— А теперь я даже не знаю… Смог ли я? — Невилл закрыл ладонями лицо и горько разрыдался.

Он, сквозь свой плач, услышал, как Рогозин-младший спрыгнул на пол, потом его шаги и его спокойный, даже ледяной голос прервал его рыдания:

— Больше ни капли. Ты бы не смог…

За стеклянной перегородкой, только с одной стороны видимой, сидело сразу несколько человек. Вячеслав Рогозин сел на стул за крепкий дубовый черный лакированный стол, предназначенный им для допросов тет-а-тет. Он был в закрытой комнате с двумя дверьми.

Его день начался.

Перед ним был ноутбук в открытом виде; еще был графин, наполненный водой и два пустых стакана. На коленях привычно лежала черная кожаная папка с бумагами и прочим материалом. Также перед ним был, прямо напротив, поставлен с другой стороны стола, еще один стул. Только тот был как бы влит, вдавлен, прикручен к полу намертво.

Настояли. Для безопасности.

— Кто у нас сегодня? — небрежно поинтересовался Грюм у Боунс. Они оба находились не в своеобразной допросной, а по ту сторону стекла. Та полистала пергаменты, затем нашла в куче ранее принесенных дел нужное, и прочитала:

— Антонин Долохов. Пойманный при облаве, в пивной…

— Ха!

Тут дверь перед Рогозиным открылась и двое мракоборцев втащили скованного цепями мужчину в рваной и грязной мантии, «положили» на стул.

— Свободны, — коротко проговорил им с кивком Слава, — оставьте нас с гражданином Долоховым наедине…

— Он опасен…

— Я знаю, идите…

Три часа допроса. Сотни, если не тысячи завуалированных оскорблений, угроз… Вячеслав спокойно закрывает папку, а обвиняемого, чья вина в ходе всех исследований представленного материала была доказана, уводят далее в камеру. Тот шипит, но вырваться не может.

Осушает залпом стакан воды. Только сейчас в этот момент чуть расслабляется, и глядит через стекло на миссис Боунс и на Аластора Грюма. Грюм берет свою палку и стучит по стеклу три раза. Юноша кивает, и берет черную папку. И выходит из своеобразной допросной.

— Как?

— Этот поганец должен получить свое… — прорычал Грюм. — Но ты знаешь, что с тюрьмой и содержанием таких заключенных у нас проблемы…

— Я остаюсь при своем мнении. Пусть содержатся в камерах и колониях общего режима… — Рогозин отвел глаза. — Я все понимаю, но в связи с происходящем нам всем пришлось отложить в долгий ящик статус секретности… Иначе мы попросту не выживем… Но кое-что нам этот Пожиратель все же сообщил полезное…

— Что же?

— Что в ближайшее время ожидается нападение на Министерство и в частности — на министра магии…

— Сла-а-ав… — Полумна распустила завязанные в тугой пучок светлые волосы. — И что ты думаешь обо всем этом?