Место третьего (СИ)

Дверь у нас, оказывается, очень хорошая, крепкая. Да и дом, видимо, строили на совесть. Потому что едва я распахиваю дверь, меня чуть ли не с ног сбивает звонкой ультразвуковой волной. Верещит, конечно, мама. Среди её визгливых криков едва пробивается басовитый голос отца, но тоже на повышенных тонах. Когда же это закончится?..

Рицка тут же испуганно прижимает Ушки к голове и прячется за мою спину.

— Рицка, бегом наверх, — командую я, подталкивая его к лестнице. — И уши чем-нибудь заткни.

Дважды повторять не приходится. Сорвавшись с места, будто за ним погоня, Рицка взлетает по ступеням и хлопает дверью в свою спальню. Я торопливо разуваюсь, иду в гостиную — традиционное место семейных разборок — и замираю на пороге.

Мама уже перестала вопить, теперь рыдает, сидя в кресле и судорожно крутя в руках мобильный отца.

— Это ведь её номер… Я точно знаю, что её…

— Мисаки, перестань. Я же сказал, что звонил клиент.

— Действительно, с чего бы ребёнку нервничать, — говорю я зло, и они замечают меня только теперь. — У него же в семье всё хорошо и спокойно. Прямо идиллия. Образец любви и заботы, можно сказать.

— Сэймей, выйди и не встревай в разговоры взрослых, — устало морщится отец.

Смешно, но сейчас на ум приходят слова Минами о том, что взрослые — это те, кого воспитывать не нужно. Интересно, что бы он сказал сейчас, глядя на этих двоих?

— Ваши разговоры меня не интересуют. А вот ваши крики уже слушать тошно.

— Ты как с нами разговариваешь?! — вскидывается мама.

Лицо у неё всё красное, по щекам бегут две тёмные дорожки от поплывшей косметики, но во взгляде — праведное возмущение. Отвратное зрелище.

— Я что, единственный, кому не плевать на то, что происходит с Рицкой и почему происходит? До психолога довели его вы! Какой толк ходить к нему для устранения последствий, если причина не меняется?

— Сэймей, немедленно прекрати! — отец угрожающе разворачивается ко мне. — Ты же видишь, сеансы ему помогают.

О, как же это удобно, когда находится причина для самоуспокоения!

— Прекратить что?! Вы прекратите. Вы же его пугаете.

— Мы не знали, что он дома, — фыркает мать, кажется уже позабыв, что рыдала полминуты назад.

— Тогда поезжайте за город, в лес, и там орите друг на друга, чтобы он точно вас не слышал!

Вот это я зря сказал…

В ту же секунду череда криков и упрёков сыплется уже на меня и от обоих — я даже слов не различаю. Остаётся только развернуться и пойти к себе, но мама вскакивает из кресла, подлетает, дёргает меня за рукав и преследует до лестницы, вереща в самое ухо что-то о том, какой я хам и негодяй. Отец идёт следом, одновременно пытаясь и успокоить её, и сделать выговор мне. Пока поднимаюсь наверх, успеваю узнать, что я неблагодарный наглец, ни во что не ставящий собственных родителей, маленький садист, треплющий всем нервы, и вдобавок — почему-то проклятый лодырь. Напоследок мать выкрикивает срывающимся голосом — начала фразы я не понимаю, а вот конец долетает по назначению:

— …одна тащила на себе Рицку четыре года — и тебе плевать!

Я захожу в его спальню и плотно прикрываю за собой дверь. Снизу ещё какое-то время слышатся крики, но потом вновь перемещаются в гостиную. Да, должно быть, друг на друга орать интереснее, чем на меня, не получая никакой отдачи.

Рицка сидит на стуле, подтянув колени к груди и глядя в пол. Хвост плотно обвивает лодыжку, Ушки по-прежнему опущены.

— Почему уши не заткнул, как я велел? — спрашиваю я, присаживаясь напротив на кровать.

— Не смог найти наушники. Это они из-за меня?

От его тусклого голоса у меня сердце сжимается, но я даже пытаюсь улыбнуться.

— Да нет, что ты. С чего ты взял?

— Я слышал, что сказала мама.

— Это она со злости, ты здесь ни при чём. Правда.

— Сэймей, — зовёт он, немного помолчав, — почему они ругаются?

Я вздыхаю. Пока я не уехал в Гоуру, наша семья была пусть не образцовой, но хотя бы самой обычной и вполне крепкой. Да, родители регулярно ссорились, ну а чьи родители этого не делают? При детях или в их отсутствие — это, конечно, уже другой вопрос. Но все мелкие склоки быстро забывались. Они могли поспорить друг с другом, даже перестать разговаривать на полдня, но заканчивалось это всегда одинаково. Либо мама готовила что-нибудь из отцовского любимого, и за ужином они начинали с ненавязчивого «соль передай», а под конец уже нормально общались, либо отец уходил из дома, а возвращался с букетом цветов. Банальные такие семейные ссоры с не менее банальным примирением.

А когда я уехал учиться, всё покатилось по наклонной. Они раздражались друг на друга, ругались по мелочам, мама постоянно упрекала отца, а он старался как можно меньше времени проводить дома, чтобы лишний раз не попадаться ей на глаза. С каждым моим приездом домой ситуация всё ухудшалась. И вот теперь — это. Новая конструкторша, с которой отец с вероятностью в девяносто пять процентов крутит роман.

И как мне объяснить всё Рицке, на чьих глазах уже четыре года и разворачивается эта драма, перетекающая в фарс?

— Знаешь, кот… Это сложный вопрос. Но в семьях так бывает.

— Но ведь ни у Кичиро, ни у Осаму такого нет.

— Откуда тебе знать? Ты же не живёшь с ними.

Рицка пожимает плечами, спускает ноги на пол и теребит штанину.

— Их всех провожают в школу родители. А меня всегда только ты.

Это что сейчас в его голосе, разочарование? Ну спасибо…

— Если тебя это не устраивает и ты считаешь мою заботу навязчивой… — начинаю я холодно, порываясь встать.

Но Рицка мгновенно соскакивает со стула, прыгает ко мне на колени и крепко прижимается, обвивая руками.

— Нет, нет, я не это хотел сказать! Прости, Сэймей, я не хотел тебя обидеть.

Поглаживаю его по спине, понимая, что, да, разумеется, не это. Просто Рицка сначала говорит, а только потом думает.

— Кот мой, давай договоримся так. Ты не будешь обращать внимания на родителей. Их ссоры — это их дело. И тебя это не касается. Идёт? А теперь пошли обедать.

Обедаем мы с закрытой дверью, за которой слышны копошение, шорох одежды и звон ключей — это отец, до отвала накушавшись маминых обвинений, вновь отправляется на работу. Сама мама появляется на кухне спустя несколько минут, с покрасневшими веками и полностью выдохшаяся. Она-то уж точно не собирается сегодня больше никуда идти.

Соображая, что сейчас мне нужно её как следует обработать, причём быстро, принимаюсь за ней ухаживать: ставлю тарелку с едой, к которой она едва притрагивается, наливаю чай, пытаюсь завести нейтральную беседу и рассказать, что документы в школу я отдал. Она, кажется, и не слушает вовсе — со смесью апатии и горечи пялится в скатерть, механически поднося палочки ко рту, как большая заводная кукла, способная выполнять только одно действие.

Поняв, что мама не услышала от меня ни слова и что сейчас наступил именно тот момент, когда она кивнёт на любую мою просьбу, осторожно предлагаю ей отвезти Рицку в клинику, а заодно пройтись и развеяться. Тут Рицка удивлённо поднимает на меня глаза, но я его взгляд игнорирую. Есть ситуации, в которых приходится расставлять приоритеты, каким бы несправедливым ни был выбор. Рицка у меня всегда на первом месте, что бы ни случилось, но именно сегодня и именно в то время, когда мне полагается заниматься им, я должен быть с Соби — альтернативы не дано.

Мама подозрительно быстро соглашается, то ли опять плохо услышав, то ли не желая спорить ещё и со мной, и даже не уточняет причины, по которой не хочу ехать в клинику я. Когда она уходит к себе, глажу Рицку по поникшему Ушку.

— Ну вот тебе и маму разок в спутники. Для разнообразия.

Собираю со стола грязную посуду и уже поворачиваюсь к раковине, но то, что слышу в следующую секунду, заставляет замереть с тарелкой в руке.

— Ты ведь не из-за того, что я сказал, её попросил? У тебя есть какие-то более важные дела?

— Рицка, самое важное в моей жизни — это ты, — говорю я, глядя на кран. — Не говори глупостей.