Не имея звезды (СИ)

Ни один мускул не дрогнул на его лице, не расширились зрачки, не замедлилось дыхание, не выступило испарины и не проявился ни единый признак смятения, испуга или растерянности. Проныра хорошо знал смерть и, что на самом деле, чтобы там не говорили взрослые, но она действительно может прийти в любой момент. В этот раз она явилась за Флитвиком, завтра... завтра может и за любым другим. Но это не страшно, нет, просто это то, как устроен мир.

— Простуда, сэр? — только и спросил Геб.

— Филиус так всем говорил, но это была старость, — тяжело вздохнул Дамблдор. Директор ощутимо постарел и чуть поник. Ему было сложно провожать своего друга. — Профессор Флитвик был уже очень стар и для него настало то время, когда нужно отправляться дальше.

— Сегодня похороны, — не спрашивал, а утверждал юноша.

— Да.

— Мы доберемся туда через портал или через камин?

— Через портал, — вновь вздохнул Дамблдор. Он взмахнул палочкой и в руки Лансу упало его драповое, потертое пальто, ботинки с меховой подкладкой, шарф, перчатки и шапка ушанка. — Одевайся, Герберт, нам предстоит длинный день.

26 января 1994г Англия, Сэнт-Ормери-Грэйвъярд

Здесь было много народу. Всюду, куда не взглянешь, виднелись фраки, смокинги, черные платья, шляпы, мантии и плащи. На похороны пришли многие. Старые друзья, приятели из Дуэльной Лиги, бывшие коллеги, семья, бывшие ученики, знакомые и почитатели дуэльного мастерства. Народу было слишком много. Столько Проныра еще не видел. Его поставили в первый ряд, рядом с семьей. Зачем? Ланс не знал, но здесь стояло еще несколько бывших учеников профессора, его лучший друг и несколько других близких старику людей.

Ланс запомнил, что друг профессора был стар, но не только стар, а еще и безумен. Он сидел в своем кресле-каталке, закутанный в плед и иногда посмеивался. Его руки, покрытые старческими струпьями, дрожали словно осенние листья. Он был безумен, но с мокрыми глазами. Глаза Ланса были сухими.

Рядом рыдали дети, внуки, правнуки и пищали праправнуки, завернутые в одеяльца. Ланса раздражали эти звуки. Он хотел уйти. Но не уходил. Не знал почему, но все стоял и слушал речи незнакомых ему людей.

Вот за кафедру встал бывший ученик Флитвика. Он все говорил о том каким был замечательным деканом Филиус Флитвик, как любил свой факультет. Потом встали коллеги и прославляли научные достижения на какую-то часть гоблина. Потом взял слово Дамблдор, он пытался шутить, народ смеялся сквозь силу. Ланс все стоял.

Потом поднялась самая взрослая дочь, она была стара и её держали под руки уже её внуки. Она сказала, что Филиус пережил свою жену, но всегда помнил о ней. Говорила что-то еще. Ланс слушал. Не слышал и половины, но слушал.

Было холодно. Герберт всегда полагал что на похоронах должен идти дождь, должен выть ветер. Но шел снег, мерно падая на плечи и на непокрытые головы. Ветра не было. Светило солнце. Холодно. Ланс хотел уйти, но стоял. Ему на плечо положил руку один из выпускников прошлого года. Ланс её стряхнул. Он не любил прикосновений. Так холодно.

Вот вперед выпустили одного из поклонников. Он начал вещать об успехах Флитвика, о его инновациях и мастерстве во владении палочкой. Упомянул и о многочисленных записях схваток, которые вдохновили не самых сильных волшебников податься в Дуэльную Лигу. Говорил о чемпионах, которые были слабее среднего мага, но которые видели своим кумиром старого смеска. Ланс слушал, но хотел уйти. Было холодно. Шел снег. Такой крупный, такой спокойный, такой ледяной.

Потом был священник. Католический, с высоким черным воротником и белым прямоугольником у горла. Падре тоже что-то говорил, что стихотворное и возвышенное. Герберт не запомнил этого.

Он все смотрел на открытый гроб. Флитвика слишком сильно «намазали». Он совсем не был похож на тех мертвецов, которых Герберт повидал в немалом количестве. Его лицо не было искажено гримасой, не было синюшности или излишней бледности. Старик был умиротворен и спокоен. Казалось — заснул. И если слишком долго смотреть не мигая, могло даже показаться, что он легонько дышал. Но это был обман зрения. Как холодно.

Потом заиграла музыка. Не какая-нибудь заунывная скрипка, орган или нечто такое. А джаз, задорный американский джаз конца 40-х. Ланс улыбнулся . Эта была любимая музыка профессора, и он всегда говорил, что если его будут закапывать в землю, то только под эти звуки. Когда закрыли гроб и стали погружать его в землю, позволяя ближайшему кругу бросить горсть песка, запел хор. Этобыла cover-version назнаменитую«Somewhereovertherainbow».

Ланс подошел к горке земли и попытался взять немного, но наткнулся на ледяную корку. Кто-то спохватился, взмахнул палочкой, лед исчез. Закружился хоровод — рука, песок, причитание, уход. Проныра тоже отошел. Здесь все было не так, слишком холодно, слишком отчуждено, он здесь никого не знал кроме директора. Герберту не нравились эти люди и гоблины, все они пропахли смертью. Все здесь слишком пропахло смертью и даже живой джаз не мог изгнать её с похорон. Слишком холодно.

Вскоре гроб скрылся под землей. Гробовщики взмахами палочек выровняли землю, придав ей ухоженный вид. Народ стал расходиться, растекаться, подобно пролитому черному кофе. Из центра шли ручейки, теряясь где-то на границе.

— Герберт, — Ланс повернулся и увидел Дамблдора. Тот протягивал юноше полоску стали. — Это портал. Как захотите вернуться — сожмите и произнести «Ховагртс». Только прошу, не задерживайтесь слишком долго.

— Спасибо, — кивнул парень.

Дамблдор вздохнул и куда-то пошел. Он был хорошим человеком, понимающим. Вряд ли иной директор поступил так же. Вряд ли бы вообще нашлось много людей, которые поступили бы именно так, как Великий светлый маг. Герберт обернулся. Смеркалось. Похороны шли так долго, но Геб еще не чувствовал, что простился со старым карликом. Он должен был сделать это по-своему.

Два часа спустя.

Ланс достал из своей расширенной пространственной магией сумки складной стул и уселся напротив надгробия. Он потер руками, дыша на них облачком пара, вырывающегося изо рта, а потом снова полез в сумку. На этот раз на свет заходящего солнца и слабо мерцающей луны появились два граненных стакана и бутылка самого раскрученного бренда виски.

— Я знаю, что вы скажете профессор, но я всегда рассчитывал выпить с вами после выпускного, — развел руками Проныра, плеснув в оба стакана янтарного напитка.

Один он взял в руки, другой поставил на надгробие.

— Вздрогнем, сэр.

Ланс опрокинул грамм двадцать, так и не чокнувшись со вторым стаканом.

— Хех, — выдохнул парень, и шумно втянул воздух носом. — Хоть и попсовый, но неплохой. Впрочем, надеюсь вам понравились ваши похороны. В конце концов они бывают лишь раз в жизни! Правда парень на «саксе» немного в ритм не попал, но оркестр вполне себе ничего такой был. Но, как говорят русские — между первой и второй, перерывчик небольшой!

Ланс налил еще двадцать и так же их опрокинул. Солнце уже спряталось в водах Атлантики, завернувшись в темно-синее одеяло. На небе сверкала неполная луна, а на кладбище шел привычный разговор. Вот только вместо чая, был виски, вместо печенья — хлопья снега, падающие на голову, а вместо двух голосов — один.

Но юноша все так же рассказывал все, что придет в голову, изредка согреваясь с помощью виски. А стакан на надгробье все так и стоял. Он уже покрылся тонкой коркой инея и начал блестеть, примерзнув к гранитной плите.

Парень рассказывал что-то о своих каникулах, о прочитанных книгах и героях. Он шутил и сам же смеялся, но так громко, будто хотел сделать это сразу за двоих. Неслышно щелкала секундная стрелка часов, ей вторила минутная, а изредка звучала и часовая, согласовывая свой бег со всё пустеющей бутылкой.

А Проныра все говорил — травил байки, смеялся, рассказывал какие-то истории, запивая ночной холод горячительным виски. Иногда юноша слышал западающий треск хлопающих подвесок и визги клаксонов. Один раз вдалеке прозвучал смех пьяных ребят, пришедших «повеселиться» на кладбище. Слышал он и слезы где-то вдалеке, а так же и кого-то, кто точно так же пришел выпить с почившем товарищем.