My December (СИ)

— Ты опоздал.

Снова тишина. Ни единого звука, кроме скрежета мебели, и ее тяжелого дыхания. Только едкий запах страха и ничего больше.

Не мигает, смотрит, всё так же внимательно, не отрываясь.

Хочется убить. Господи, как же ему хочется ее убить. Прижать к стенке и сжать тонкую шею, наорать, выплеснуть то, что испепеляло слизеринца изнутри.

Ревность, тупая ревность, от которой враз заканчивался весь кислород. Его, блин, просто не было. Лишь она и ничего больше.

— Да, и что? Пришел же.

И холодок пробежался по телу, словно бы снег, падающий за окном, пробрался в кабинет зельеварения и теперь оседал на ее волосы, на помятую одежду.

Драко же казалось, что яркое солнце далекой пустыни сейчас висело над Хогвартсом, что его лучи до невозможности нагрели каменные стены, а теперь поджаривали всех обитателей школы.

— Все хотел спросить, как протекают веселые деньки с Уизли?

Неуместно.

Как же это было, блядь, неуместно.

Просто охренеть, какой идиотский вопрос. Но, как только Малфой ступил на порог этой комнаты, в тот же миг слова были готовы сорваться с языка.

Гриффиндорка застыла, буквально. Как чертова римская статуя. Глаза походили на два огромных блюдца, а рот приоткрылся в немом удивлении.

Что он, блин, мелет? Причем тут вообще Рон?

— Заткнись и помоги мне с бумагами.

Хотела не выказывать страха, безуспешно. Все эмоции, как на ладони, все без остатка. Ему не составит труда прочесть ее всю, словно излюбленную книгу.

И нет, Драко не волнует, что он претендует на что-то личное, его не мучает совесть. В открытую изучает ее, залазит в самые скрытые частички сознания.

Это неправильно.

Неправильно для других, но не для него. Ему позволено все, если Малфой может что-то взять, то берет это без остатка. А последствия… О них он будет думать потом.

Смех, каркающий, разразился по комнате, врезавшись в хрупкое сознание девушки. Смех, вызывающий озноб, заставляющий сжаться в тугой комок.

Дура, какая же она дура.

Наивная идиотка.

Неужели думала, что сможет увернуться от вопроса, неужели считала, что способна указывать слизеринцу, что делать, что способна тяфкать в ответ?

Она же просто Грейнджер, маленькая заносчивая грязнокровка.

Никто.

Никто по сравнению с ним — Малфоем.

— Ты что, оглохла? Или мой вопрос прозвучал непонятно? — с улыбкой, кривой, злобной. С этой ненавистью в глазах.

Ответь, Грейнджер.

Ответь, блин, или я убью тебя вместе с твоим рыжим бомжом.

Все тело будто окаменело, будто оно больше не принадлежало парню, словно он остался заложником своих эмоций, которые пожирали его, подобно тому, как муравьи пожирают гнилое яблоко.

Слизеринец почти что не дышал, только выжидающе рассматривал гриффиндорку, которая посматривала в сторону выхода.

Боится.

Смешно, ему смешно, смешно до коликов в животе. Малфою нравится ее страх, он питает его.

Вам бывало больно дышать?

Так вот, ей было больно, каждой клеточке её тела.

Боль, она была везде.

Чертово-никогда-не-исчезающая-боль.

— Не лезь туда, куда тебя не просят.

— Ответь.

— Драко, просто помоги мне разложить все эти чертовы бумаги!

Крикнула, громко, так пронзительно, что услышали все в округе. Не спасет, напрасно надрывает связки, ничего не поможет выстоять под взглядом аристократа.

Омерзительно — так он на нее смотрел. Знаете, так смотрят некоторые люди, когда после ссоры хотят надавить на больное место. С высока, холодно, просто до чертиков холодно и насмешливо, как бы говоря: “Тебе плохо, да? Ты просто слабак, ты — ничто, я ненавижу тебя”.

Гортанный звук вырывается из горла, он резко подходит к Гермионе, хватая ее за тонкие плечи.

Встряхивает. Сильно, почти до боли.

А она стоит, просто обмякла в его руках, не знает, что делать, что сказать.

— Еще раз я увижу, что ты лезешь к нему… — шипение, привкус горечи на языке, и побелевшие от напряжения пальцы.

Он не может видеть ее с Уизли.

Только его собственность.

Ничья больше.

— То что? Убьешь меня, да? Так сделай то, что должен был. Сколько мне осталось? Неделя, две? — теперь смеется она, еле сдерживая горячие слезы, застывшие на густых ресницах. — Давай, Драко, рано или поздно ты бы сделал это, ведь так? Ты же не любишь меня, я знаю это. Ведь так?

Тишина.

— Я спрашиваю, ведь так?

Снова ничего, лишь его глаза стали на пару тонов темнее.

Пару тонов — куда еще? Они уже гуще самой ночи, самой души Дьявола.

— Да пошел ты!

Целует ее, чувствуя, как девушка сопротивляется.

Жестокий, нежеланный поцелуй. Малфой делает это, лишь для того, чтобы причинить гриффиндорке боль. Снова пользуется ее чувствами, снова хочет раздавить.

Слезы, ревность, страх, кровь — вот таким он был на вкус.

Ничего больше.

Отталкивает, из-за всех сил, чувствуя, как из горла вырывается всхлип.

— Пошел вон.

Не слушал, он ее не слушал. Сощурил глаза, прожигая насквозь.

Сама пошла вон.

Дура.

— Что случилось, Грейнджер? Раньше тебя наши поцелуи только радовали.

— А что, если я больше не хочу тебя, Малфой. Ты об этом подумал?

Лицо Драко дрогнуло, жилка на шее запульсировала.

Не хочет?

Не смеши. Если кто-то кого-то не хочет, так это он ее.

Пф-ф. Не хочет, блин.

— Врешь.

Режет. Это слово, будто нож в спину.

Врет?

Да, она врет.

— Ты так уверен?

Злость закипала в слизеринце с каждой секундой.

Заткнись, ей-Богу.

Просто.Закрой.Свой.Поганый.Рот.

— Я не могу так. Ты абсолютно невыносим! Я не понимаю тебя, Малфой! Я не могу понять, кто я для тебя, не могу засыпать с тобой в одной кровати, зная, что, если ты захочешь, то завтра же прикончить меня.

Она замолчала, пытаясь разглядеть в его глазах хоть что-то. Презрение, ярость, любовь, ненависть.

Но нет, ничего. Кроме осколок льда, прямо торчащих из-под длинных ресниц.

— Ты говоришь, что я для тебя пустое место, но при этом ставишь какие-то ультиматумы.

Она не понимала, как так можно — говорить, что человек тебе безразличен, а затем целовать его. Обнимать его ночью, как-то успокаивать.

Неужели все это — игра?

Но зачем? Зачем это ему?

— Рон — мой друг, ты можешь это понять? А ты, ты когда-нибудь задумывался над тем, что я чувствую?

И молчание. Да и не требовалась ответа. Все итак было ясно.

— Нет, конечно же, нет. Ты хоть знаешь, через что мне пришлось пройти? Когда все это случилось с моим отцом, где был ты, Драко? Где был ты? Ты же не знаешь, какого это, когда тебя на кусочки разрывает, вот здесь… — она указала на сердце.

— Ты думаешь я не знаю?! У меня тоже есть семья, Гермиона! Ты думаешь, что я нихрена не чувствую, да? Ты думаешь, что мне, блядь, так легко все сходит с рук? Тогда ты просто полная дура, Грейнджер, если не понимаешь, что…

Он пылал, горел. И, в тоже время, весь застывал, как глыба чертового льда.

Ненавидит ее. Просто ненавидит.

Дурадурадура!

Она просто тупая дура!

— Что ты весь выдался в папочку? Что ты такой же мерзкий, эгоистичный трус? Никогда не понимала, как у такой женщины, как твоя мать, вырос такой ублюдок, как…

Размахнулся, ударив ее по лицу.

Не рассчитал силы, словно специально.

Рука отскочила от покрасневшей щеки. Все тело дрожало, в глазах полыхали молнии.

И так больно. Так непривычно больно. Даже не из-за удара, а из-за…

Господи, он поднял на нее руку. Он сделал это.

Ударил ее.

Она рыдала, безудержно рыдала, прикрыв ладонью поврежденную кожу. Слезы не останавливались, они падали на пол, смешиваясь с пылью.

Никогда ей не было так обидно. Никогда.

Хотелось сказать многое, но рыдания раздирали грудь, и девушка не могла заставить себя посмотреть на Драко.

Она его ненавидела. Снова.

— Никогда не открывай пасть в адрес моего отца, уяснила, грязнокровка? Я значительно хуже, чем тебе кажусь.