Не имея звезды (СИ)

Проныра достал из кармана ключ от личного кабинета Флитвика и провернул его в замочной скважине. Весело, как и всегда, клацнул язычок и со скрипом отварилась дверь. Профессора не была в просторном, светлом помещении, он ждал слизеринца там — внизу.

Пройдя мимо гитары Ланс на миг замер, но потом решительно подошел к рыцарскому доспеху и повернул гарду меча. Рыцарь, будто живой, как обычно поклонился входящему, и отошел в сторону, открывая за собой чернеющий проход и крутую винтовую лестницу.

Ланс сделал шаг вперед, оставляя за собой свою Малышку. Нет, он не мог позволить касаться этих струн пальцами того ничтожества, в которое превратился всего за пару дней. Какую музыка он сможет играть? Только ту, от которой все боги музыки отвернуться от него и уже больше никогда не вернуться вновь. Нет, у него не было прав касаться гитары.

Проныра спустился по лестнице и оказался в коридоре, заполненном самыми разными дверьми, которые буквально светились от количества защитных и запирающих чар на них. Но путь слизеринца лежал дальше, к самой последним и самым огромным створкам.

С каждым шагом Проныра проникся атмосферой этой части замка. Атмосферой решимости, отваги, непринятия никаких законов и пределов. Всего того, что было важным и священным для юноши, и всего того, что тот предал из-за собственной слабости. Но всего того, что Герберт намеревался вернуть себе. А потом забыть об этом эпизоде, как он забывал обо всей грязи, лжи, обмане, зле, чернухи, отчаянья и прочем, чего было в изобилии сироты из Скэри-сквера.

«Никогда не помнить зла!» — девиз из одной из любимых книг Ланса, давно стал и его девизом. Уж он-то точно знал, что жизнь настолько коротка и прекрасна, что было бы верхом идиотии помнить о ней — о тьме. И уж тем более не стоило взращивать её в себе, пестуя и сетуя, что таким образом возвышаешься над другими. Нет, это был путь кого-то другого, но не Герберта Ланса.

Распахнулись двери зала и Ланс вошел под свод, где уже кружились волшебные святлячки, призванные двукратным Чемпионом Европы по Дуэлям. Флитвик стоял на помосте, крутя палочку в пальцах. Он ожидал слизеринца, а в глазах его плескалась гордость. И как острое, отравленное жало, эта гордость вонзилась в сердце Ланса. Нет, он был недостоин той похвалы, той радости, которую излучали глаза мастера чар после лета.

Ведь тогда, после первого «занятия» этого года, Флитвик сказал, что Ланс наконец-то взлетел. Что он впервые за полтора года начал не защищаться, надеясь устоять под натиском превосходящего противника, а нападать — желая победить этого самого противника. Желание победы, вот что было главным в полете.

— Начнем, Герберт, — кончик палочки Филиуса засветился, но чары так и не сорвались в путь.

— Профессор, — каким-то чужим, хриплым и надломленным голосом произнес враз поникший и уменьшившийся в размерах Ланс.

Его яркие глаза вдруг поблекли и даже сама красота обернулась каким-то внутренним уродством. Это не укрылось от цепкого взора маленького почти-человека, с огромным светлым сердцем.

— Что с вами, Герберт? Вы заболели?

Ланс помотал головой, а потом сказал:

— Простите профессор, но мне придется нарушить наш уговор...

— Продолжайте.

— Я ... я ... я... хочу попросить вас обучить меня одному заклинания. Заклинанию, которое поможет справиться с дементорами!

Флитвик, минуту назад напрягшийся после этой фразы, вдруг расслабился и подошел к Лансу. Он хлопнул слизеринца по спине и уселся на край помоста. С детской непосредственность и беззаботностью, на какую-то часть гоблин стал покачивать ногами в воздухе.

— Присаживайтесь, Герберт.

Проныра вздрогнул, но сел рядом, совсем близко. Со стороны, если не знать, можно было подумать что отец беседует с сыном, или дед со внуком. Но это было не так. Совсем не так. А может и так, но Герберт не знал кто такой — «отец», только что такое это слово.

— Я не смогу обучить вас этому, — тяжело вздохнул Флитвик, и наткнувшись на почти мертвые глаза слизеринца тут же добавил. — Но вовсе не потому, что не хочу! Я бы отдал многое, чтобы дать вам такое знание. Но видите ли, я и сам им не владею.

— Но...

— Даже не старайтесь Герберт, это слишком великие секреты магии, которые я спешу вам открыть. Герберт, у вас ведь не получилось овладеть ни окклюменцией? И именно поэтому вы носили сперва бандану из изолирующей ткани, а потом и эту шляпу, с подшивкой из того же материала?

— Да, — скорбно признал юноша.

— И это не удивительно, — тепло улыбнулся профессор. — Я вполне могу вас понять. Видите эти серьги? Это вовсе не моя прихоть и не дань гоблинским традициям. Это амулеты, защищающие мои мысли. Я тоже не могу овладеть наукой защиты разума.

— Это...это... как-то...

— Шокирующе?

— Именно.

Флитвик рассмеялся.

— Но профессор, как связана окклюменция и моя просьба?

— Сейчас, сейчас, я все объясню...кха...кха, — Флитвик зашелся в очередном приступе кашля, но поднял руку, показывая, что с ним все в порядке. Когда приступ закончился, старик произнес. — Ох уж это простуда... Видите ли Герберт. Заклинание патронуса, а именно оно поможет при столкновении с дементором, относиться к Высшей Магии. А девяносто девять процентов Высшей Магии есть суть симбиоз одной отрасли волшебства с другой, самой древней и самой глубокой — Ментальной Магии.

— Я что-то читал о ней... — протянул задумавшийся Герберт.

— Конечно читали. Ведь она была основой всей нынешней магической науки! Она и есть первооснова волшебства. Первооснова, которой природа обделила и меня и, что печальнее — вас. Видите ли, мы напрочь лишены способностей к ней — к Ментальной магии.

— Я все еще не понимаю.

— Не удивительно, — хмыкнул Флитвик. — Представьте, что вам нужно оживить каменные статуи. Где вы возьмете для них разум, чтобы они могли различать союзников и врагов? Где возьмете для них навыки держать оружие? Где возьмете для них все остальное? Только в разуме — в своем разуме Герберт. И часть этого разума вы на время, магией, поместите в оживленную скульптуру, наделив её некоторыми собственными, а так же собственными-утрированными, качествами. Тоже самое и со всей Высшей Магией, она всегда имеет частичку вашего «Я». А патронус, вдобавок, является его воплощением. Патронус не только Высшая светлая магия, но и апогей, сама суть Ментальной. Но мы с вами знаем, что пока не попробуешь, не узнаешь. Так что вот что Герберт. Представьте себе самое яркое, самое счастливое свое воспоминание, потом сделайте такие вот взмахи и произнесите: ExpectoPatronum!

И Герберт закрыл глаза. Не стоило трудов достать это самое счастливое воспоминание. Не стоило трудов достать их два, пять, двадцать, почти сотню. Герберт, не оставляющий в душе зла и тьмы, всегда жил на свету и в свете. Образы его друзей сменялись картинами Египта, а потом и детства, и Леса, и метлы, и Хогвартса, и еще тысячами других. Ланс наполнил всего себя ощущением бесконечной радости, веселья, счастья и жизни.

Он и Флитвик не знали, но привидения, бывшие поблизости, сейчас взвыли от боли и ужаса, и упорхнули куда подальше. Что зачадили портреты изображавшие некогда живых людей, а сами люди бросились наутек. Не знали они, что факелы в коридоре за дверьми, вдруг вспыхнули подобно звездам. Не знали, что весь огонь в замке и рядом с ним, заплясал, будто приветствуя кого-то, кого ждал так долго, кого-то, кого уже не надеялся увидеть в этом мире, кого-то родного, близкого.

— ExpectoPatronus!­ — произнес юноша.

Но ничего не произошло. Лишь мигнул кончик палочки и все.

— Что и требовалось доказать, — вздохнул Флитвик. — У любого, даже самого неудачливого мага, из палочки бы вырвалось легкое серебристое облачко — проекция его «Я». Но м ы с вами не способны даже на это.

— Профессор, — вновь произнес Герберт, постукивающий себя по подбородку. — Получается, что используя Высшую магию, челвоек отделяет частичку разума...

— Лишь на время, потом она возвращается. Древние мудрецы даже использовали это для того чтобы расширить границы своего восприятия. Впрочем, я знаю одного мага который и сейчас балуется этим. Он еще директором в одной известной вам школе работает.