Нет вестей с небес (СИ)

Она растерялась, ее выпады не просили реакции, она не доказывала, она не играла, она просто не знала, как выбраться из плена своего сознания. И куда уже выбираться. Вот и улыбалась, вот и жила вроде для людей, но настоящих нет затей, нет идей, смыслы остались выщербленными листьями, отраженными в багряной росе орхидей. И вокруг аванпоста орхидеи засыхали, а не цвели, поникая желтыми листами. И нервно пульсировали их увядание в мотающихся с подруги на подругу глазах Лизы, которая задыхалась от слов, шипя на Дейзи:

— Я чувствую! Все Лиза да Лиза! — крича истошно на Джейс. — Это из-за тебя Райли погиб! Из-за тебя!!!

Джейс вздрогнула, точно ее подстрелили, подавившись воздухом, вздрагивая ужасным ознобом, отраженным от слишком чувствительной слезавшей кожи. Да еще этот запах противного одеколона, искусственный, спиртовой, невосполнимо чужой, как чужой она стала в тот миг снова для Лизы. Выходит, чем больше в родстве разбитых горем душ, убеждалась, тем больше зла в Лизе рождалось.

— Лиза! Как ты можешь, — говорила ей Дейзи с укором, грозя, как маленькой, пальцем. Но в Лизе читалось одно: она — не ребенок, она видела зло. Видела много зла. Но зачем столько видеть, если цена одна? Никакой нет цены, одни лишь гробы, одна бесконечность, дурная, не вечность, где каждый миг — потомок суеты, а не тревожных сладких ожиданий оправдания борьбы. И обвиненье миру следовали довести до конца. Несправедливость вложила в руку кинжал слова:

— А не ты ли его убила?

Слово — не свинец, коли убьет — поднимешься; но слово — острый меч, коли проткнет — не свидишься. Слепой станет душа, что некогда родной казалась.

— Ты с ума сошла! — говорила Дейзи, не видя, как меч разрубает океаны, как звуки земли зависают в черном тумане, как рушится мир. И радуга после бури являлась лишь затишьем перед настоящей грозой. Таила боль, думала, если ее скрывать, станет легче, но все пережила, но все перетерпела, а никому нет дела, что смысла-то терпеть ей больше нет. И Джейс все понимала, и Джейс слишком много молчала.

Джейс только молчала, она привыкла молчать, когда ей говорили такие вещи, слова-то здесь ничего не меняли.

— Это ты его убила!!! Ты! — продолжала кричать, брызжа слюной, Лиза, доходя до исступления. Вот так, без причины, не в середине диалога, не после новых ударов судьбы, истомленная ожиданием возвращения в свой крошечный ад.

И каждое слово отзывалось ударом хлыста, рассекавшего незаживающие раны.

— Они смогли выбраться! Тебе уже рассказывали! Он метнулся к лагерю пиратов, там его поймали! Тебе уже рассказывали! — бормотала гневно что-то Дейзи, видя, как бледнеет Джейс.

— Нет! Не правда! Райли… Он… Он не мог… Он был… Был таким замечательным… Это все она! — указывала все Лиза, точно дух в нее вселился, злой дух хаоса, искушающий демон гнева. Обвиняла. Имела право. Она-то ничего не могла. А у Джейс была сила, но этой силы на всех не хватило. И как самоуверенны те, кто всю жизнь прозябает в борьбе за себя лишь одних. И как трепетны те, кто всегда защищает других, как в них много отваги, пусть и сил в них поменьше, и оружье попроще, но, если каждый за себя, обрушится мир, обветшают слова. Но не всегда удается вырваться со дна мирового колодца.

— Оставь ее! — хватала за руки брыкавшуюся на полосатом диванчике Лизу Дейзи, уже готовая ударить ее, лишь бы девушка замолчала.

— Пусть говорит. Она права. Это я виновата… Я виновата, — мрачно до безысходности, с горькой насмешкой над собой вдруг глухо отвечала Джейс, точно захлопывая своею волей монолитной плитой долгий злой диалог несбывшейся жизни, неискупленной боли.

— О, Дейзи! Я никто без него, никто… — Лиза заплакала навзрыд, стеная, как бесприютный осенний ветер, утыкаясь головой в живот подруги, которая встала рядом, обхватив Лизу за плечи, поглаживая ее голову.

— Распните меня за это… — тихо проговорила Джейс уходя, не желая, чтобы ее слышали, но готовая и к такому исходу от беспробудной злости на себя, соглашаясь с каждым словом Лизы, считая, что нет ей другого искупления. Она поняла: Лиза никогда не станет как младшая сестра, потому что из-за смерти Райли в этом мире теперь существовало место только для одной из них. Что каждый член этой проклятой экспедиции являлся друг для друга напоминанием о трагедии сломанной рухнувшей жизни, напоминанием, что когда-то они являлись иными, не принимали в свои души смерть.

Джейс знала, что без нее Лиза не выберется, но поняла, что ей придется отпустить девушку, и лучше всего, наоборот, никогда больше с ней не общаться. Пусть так, хоть и нестерпимо тяжко… Главное, вывести ее. Больше пугало, что Лиза словно не желала покидать остров. Все верно - там, на большой земле, ее ничего не ждало. Возвращение, беспросветность и одиночество… Но неужели она хотела остаться в аду?

Больно становилось Джейс из-за этих обвинений, потому что кто-то в ней вечно твердил, что заслужила она такого беспощадного порицания, не уберегла брата, не досмотрела.

Комментарий к 98. Небо видит те слезы Вот-с, глава не очень легко мне далась, так что жду отзывов, что скажете.

Насчет Лизы и все такое...

====== 99. Паутиной заткано небо ======

Каждый шаг отдается болью,

Паутиной заткано небо,

Серой паутиной безволья,

Красной паутиной безверья.

Каждый шаг отдается болью.

© Рада и Терновник «Сон».

«Я больше не могу», — сломалось нечто на дне души, хотелось провалиться сквозь землю, уйти, исчезнуть, никогда не существовать.

Она тихонько побрела включать маяк, надеясь, что оттуда удастся послать сигнал бедствия. Отпросилась одна, хоть не желали отпускать неплохого снайпера. А ведь знали, что возле вышки вечно шел бой, начинался непредсказуемо. Пираты где-то стояли небольшим палаточным лагерем, видимо.

Но Джейс ушла с аванпоста, почти незаметно, пошла через джунгли. Ее не останавливали. Она уже смутно помнила эти места, без карты, без мотива, ориентируясь на красную лампочку вышки, что мерцала днем и ночью в древесном просвете за забором на севере. Она уходила, не ощущая опасностей, не помня себя, забывая о том, что где-то идет война, забывая о том, что как снайпер важна. В штабе на полосатом диване сидел ее вечный упрек: что же ты, воин, наделал, ты жениха не сберег.

И если бы ответить могла, как сберечь, но разбитому сердцу перечь — не перечь. И мимо тенистых садов уходили по пыльным дорогам тропою стальных слов, не срывали плодов ни познания, ни веры, ни выбора, не меры. Ни соком не питались, ни мякотью. Лишь челны по волнам океана, разорванный парус — открытая рана.

Девушка шла, словно тень, не чувствуя ног своих, не вспоминая, что не знает, как настраивать вышку. Путь занял пятнадцать минут, потому что двигалась она быстро, не задумываясь ни о насекомых — пусть травят ядом, ни о врагах — пусть прекратят случайной пулей бессмысленное повторение ее попыток стать сестрой для Лизы. Она ей не сестра, она ей злейший враг. Так и умрет, так упадет, и кости растащат звери, и птицы тлен обглодают. Может, Лиза ничего не узнает. А если узнает, то пусть не прощает. Грех сестры не простить.

Душа как будто умерла, в ней не осталось оценок, стремлений и рассуждений. Робкие попытки рассуждать тут же накрывались тяжелым серым пластом немой нескончаемой боли. Винтовка волочилась по земле, будто она являлась солдатом отступающей армии. Вот и вышка. Странно… Добралась до цели, и уничтожить ее не успели, не услышали, не уследили. Девушка полезла наверх, не задумываясь о том, что перила и перекладины могут в любой миг оборваться, проржавленные, увитые обильно лианами. Пусть обрываются, пусть падают. Кончать с собой — глупый исход игры, все дело случая. И в случае многие гробы.

И сквозь глянец волн матовым снимком набухал горизонт небесной дали. Небо молчало, будто само на мели, где рыбы хвостами били в пыли, где сгнивали на солнце красные крабы, вздевая немо клешни.

Что-то сломалось. В них, во всех них. Что-то вечно ломается в людях, и они уходят. И они делают больно, когда не ждешь кинжала в спину. Они обвиняют, легко обвинять тех, кто всегда признает себя виноватым, кто уходит. Она могла бы остаться, но ее личное невосполнимое горе сестринской любви никто не желал понимать, она ни с кем не делилась, а Лиза бы еще теперь наградила презрением: ты — сестра, а не мать, ты не можешь любить как жена, потому что за милого да за брата одна, но разная цена. И мести, и любви, и обвинения себя. А то, что Райли — это все, что осталось от нее былой, то Лизу не касалось, ведь не было и ее иной нигде, ни в ком, никем.