Красная - красная нить (СИ)

Я улыбнулся, начиная по наитию перебирать струны. Пальцы сами ставили аккорд за аккордом, и скоро папа подхватил мою импровизацию, заполняя её ритмом.

- Ничего страшного, пап, – сказал я, наконец. – Серьёзно. Я просто рад, что ты приехал. Это лучше любых подарков, так что… приезжай почаще.

Из-под пальцев выходило что-то меланхолично-задумчивое, и как я ни старался, не смог сменить своего настроения. Я всё понимал. Понимал, что он еле сводит концы с концами. Понимал, что каждая поездка ко мне неслабо подкашивала его и без того небольшой бюджет. Понимал, что, что бы он ни говорил, он ничем мне не сможет помочь в плане денег на колледж. И это только моя забота, что я буду делать после школы. Я понимал всё это так ясно в этот раз, что в глазах щипало. Не от обиды – отнюдь. Просто от остроты восприятия.

А ещё я понял вдруг, что если у меня будут дети, то я хочу быть рядом с ними, чего бы мне это ни стоило. Я не упрекал отца. Нет, я любил его и был благодарен. Просто вносил коррективы. Заранее. Я бы очень хотел сделать всё по-другому.

- Как там дед?

- Что ему станется, – улыбается, смотрит из-под длинной чёлки. Мне нравилось ловить взгляды отца. Они были чем-то непривычным, тем, по чему я скучал. – Ворчит, пьёт иногда. Изредка дебоширит. С сердцем, конечно, хуже год от года, но ему неймётся. Непробиваемый.

- Значит, всё в порядке, – подвёл я итог. Я очень скучал по деду. Отчего-то намного сильнее, чем по бабушке, оставшейся в Бельвиле. Так уж мы странно устроены. Нет людей, одинаково повлиявших на нас. И даже к самым близким нас всегда будет тянуть по-разному. Наверное, это нормально.

Мы играли допоздна, до того момента, как дверь внизу хлопнула – сигнал того, что мама вернулась с работы.

- Ого, уже восемь. Она всегда приходит так поздно? – удивился папа, поднимаясь с пола и отряхивая зад.

- Не всегда. Зависит от смены и загруженности. Спустимся?

- Конечно. Надо поздороваться.

- Останешься на чай? – с надеждой спросил я. Отец замялся, словно метался между чем-то и чем-то в своей голове.

- Нет, Фрэнки, не смогу. Мне ещё надо заехать в одно место – обещал ребятам. Прости, – сказал он, и мне отчего-то полегчало. Это было странно, ведь я искренне хотел, чтобы он задержался подольше.

Мы неторопливо спускались по лестнице, как я успел попросить его:

- Обязательно приходи завтра часам к шести. Будут мои друзья – познакомишься с ними поближе. Будет здорово.

- Купить вам пива? – улыбнувшись, спросил он.

- Если только немного, – смутился я, получая в ответ понимающий хитрый взгляд.

Всё-таки есть некоторые вещи, которые мужчине всегда проще решить с мужчиной. Что-то, что вообще не потребует объяснений и слов.

====== Глава 29. ======

Впоследствии я очень часто возвращался в своих мыслях к тем зимним посиделкам на моём чердаке, в так называемой «берлоге». По сути, мы не занимались ничем, кроме как напивались пивом (да, в папином понимании «немного» было совсем не то, что думал о «немного» я), вели пошловатые, отчасти, разговорчики и играли всё, что под пальцы подворачивалось. Это было незабываемо и странно. По мере того, как мы приходили в состояние раскрепощённости, зависящее напрямую от степени опьянения, в нас открывались всё новые и новые таланты.

Если в начале нашего вечера Майкл скромно пристроился у стопки журналов, а Джерард молча курил в сторонке под единственным чердачным окном, то всего час спустя тот же Джерард сумел буквально вырвать гитару из цепких рук Рэя (моё сердце обливалось кровью, видя эти перетягивания…) и даже что-то попытался сыграть.

О господи, лучше бы он этого не делал!

Думаю, на свете практически было крайне мало вещей, за которые я мог бы невзлюбить Уэя. Серьёзно, думаю, мне бы хватило пальцев одной руки для перечисления смертных в его исполнении (по моему мнению) грехов. Но после той попытки прибавился ещё один пунктик: держать Джерарда подальше от гитар. Чёрт, это просто не его. В конце концов, никто не может быть прекрасен во всём, и я простил ему это тут же. Тут же, как только Рэй вернул обратно свою гитару.

Зато Майкл приободрился и впервые на моём веку взял бас в руки. Правда, он долгое время смотрел на него, как неопытный наездник на мустанга прерий, до последнего сомневаясь, с какой же стороны правильнее будет подойти. Он умилял меня в этой робости до безумия, и сейчас, вспоминая тот глупый и очень тёплый вечер на чердаке, я не мог перестать улыбаться от всех этих моментов.

Под конец вечеринки мы были пьяны. Очень пьяны. Я плохо стоял на ногах, но осознание того, что я «хозяин дома», помогло мне не свалиться с лестницы, пока мы с отцом перетаскивали вовсе неадекватного, висящего на мне мешком костей Майкла и чуть более весомого и мягкого Джи вниз, в мою комнату. Рэй был в состоянии идти сам, но его штормило настолько сильно, что я всерьёз опасался, как бы его не перекинуло через перила в один из неловких шагов. Улыбающийся отец подавал мне знаки, что страхует Торо в случае чего. Я же, наблюдая за этим снизу, отчётливо понимал: если Рэй вдруг свалится с лестницы прямо на меня – мне крышка.

Но самой запоминающейся по яркости эмоций была всё же другая пара моментов. Когда все тела были уложены, кто где, и преданы сну, я вышел проводить папу. Он уже одевался в прихожей, когда дверь отворилась, и внутрь зашла мама, пришедшая после встречи с Марком, я думаю. Обычно только в этих случаях она задерживалась до одиннадцати-двенадцати ночи, и он подвозил её до дома на машине.

Часы на кухне показывали без четверти полночь, когда она открыла дверь и, стараясь не отшатнуться, увидев отца, вошла внутрь. Я никогда не понимал, почему люди, родившие на свет нового человека, вдруг могут стать чужими друг другу. Мне был непонятен сам механизм того, как это происходит. Как умирает что-то, что связывает тебя с другим так крепко, что, кажется, ближе – только под кожу и внутривенно. Я отчётливо помнил из раннего детства, как они любили друг друга. Ведь любили, и я совершенно уверен, что это не игры фантазии детского мозга.

- Линда? Здравствуй, – как-то сразу стушевался под маминым взглядом отец. Было странно видеть это. Такие малозначимые детали, но я видел их, словно обведённые в темноте флюоресцирующим маркером. Быстрый взгляд, словно не знающий, где ему остановиться. Сминаемые в руках перчатки. Чуть понурые плечи, всего минуту назад уверенно распрямлённые. Не знаю, возможно, у папы и были поводы виниться. Возможно, он совершил тогда, в далёком прошлом, какую-то ошибку. Я ничего не знал об этом, да и не узнаю уже. Но моё сердце сжалось от всего происходящего.

- Здравствуй, Энтони. Уже уходишь? – как можно спокойнее ответила мама, заставив себя чуть улыбнуться. Она снимала зимнее пальто, и отец хотел было помочь ей освободиться от одежды, но… Мама сдёрнула его с рук и повесила на вешалку так быстро, что никто бы не успел посодействовать. – Ты мог бы остаться на чай, – продолжила она без особого энтузиазма. Я просто молча наблюдал, не в силах пошевелиться. Воздух между ними так натянулся, что я вообще не был уверен, обращал ли на меня сейчас внимание хоть кто-нибудь.

- О, спасибо, но я тороплюсь. Завтра рано утром самолёт, так что… Был рад увидеть тебя.

- Я тоже, – вот теперь мама улыбнулась искренне. Это была всего секунда, но эта её улыбка будто осветила собой полутёмную прихожую. Только сейчас я вновь услышал, что за дверью воет ветер. До этой секунды мои уши были полны скомканной ваты и стука собственного сердца. – Всего доброго, Энтони. Заходи в следующий раз, – мама уже скрылась на кухне, и я выдохнул.

- Доброй ночи, Линда.

Отец был растерян. Я не хотел видеть его таким – ведь всего несколько минут назад он был пьяный, довольный и улыбающийся во все свои белоснежные зубы. Не удержавшись, подошёл и крепко, быстро обнял его, с усилием несколько раз хлопнув по спине. Я надеялся, что это приведёт его в чувство.

- Спасибо за отличный вечер, па, – сказал я ему с благодарностью. – Было бы здорово, если бы мы устраивали подобное почаще.