Нет вестей с небес (СИ)

— Погиб мой… Мой Райли…

«„Моя Лиза“, что будет с моей Лизой?» — острым ножом прорезало сознание воспоминание. Во рту стало солоно от накатывающих слез, но заплакать Джейс снова не удалось, потому что в тот миг Лиза потеряла сознание.

У доктора нашелся нашатырь на столе среди прочих лекарств, Дейзи держала Лизу, прислонив к себе, девушка вскоре измученно приподняла голову, глядя умоляюще на старшую подругу, но точно не воспринимая ее, твердя:

— Райли… Как же так… Как же… Райли… Мой Райли.

И еще много раз слетело с ее истонченных губ это имя. Она не кричала, только вздрагивала. И кто бы мог подумать, что неизменный непроходящий озноб — это худшее из зол, потому что именно он всегда сопровождает боль, хоть физическую, хоть душевную, соединяя их. Лиза тоже не могла плакать какое-то время, переводя затравленный взгляд с одного предмета на другой, точно вовсе не замечая людей вокруг.

А потом освободилась из заботливых сильных рук Дейзи, задохнувшись в невозможном вопле, перерезавшем искривляющийся рот:

— Как жить?!

Вопль перешел в неистовые рыдания.

Такие случаются не сразу, не от грусти. Они копятся некоторое время, у кого-то пару минут, у кого-то пару дней, у некоторых пару месяцев. Но обязательно наступает срыв. Чем дольше копятся, тем страшнее и дольше. Рыдания, от которых испаряются все мысли, одновременно накатывая всеми возможными воспоминаниями. И каждый новый кадр — новый шип боли, новый возглас, новое стенание.

От грусти человек просто сидит, думает о чем-то, вспоминает, а потом нет-нет, да и заплачет. Так плачут об умерших на второй-третий день после похорон, потом нередко начинают громко рыдать, как бы заново переживая этот первый миг, это первый вопль горя. И беда с горем — разные создания, хоть и бродят часто рядом. Но если потеря дома — это беда, то смерть близкого — это горе. Больше не к чему применять.

Джейс не плакала, хотя, может, в тот миг и надо было дать волю всей своей боли, обнявшись с Лизой, выплеснуть ее. Но девушка словно окаменела соляным столбом, видя, какую глубокую рану она нанесла своей подруге этим известием. Джейс ощущала себя преступницей, проклятой, что не имеет права прикасаться к здоровым и честным.

На крики девушки сбежался весь дом, сонные мужчины с помятыми лицами застыли один за другим на лестнице в дверях, так же, как Джейс. Они тоже ничего не могли сказать. Один только док пробормотал после долгой паузы:

— Летать… Будем летать…

Он, наверное, слышал такой же вопль своей жены, когда случилось его горе. Он, наверное, так же столбенел, обвиняя себя во всем. И в конечном счете сошел с ума, чтобы хоть где-то укрыться от этого невозможного горя.

Терял ли кого-то Герк, никто не знал, но если и терял, то, скорее всего, не тех, кто являлся второй половинкой или продолжением себя, не ощущал, как точно все артерии оборваны, обрублены, вырваны вместе с сердцем, которому слишком тесно становится в груди. Он не переживал еще такой боли. Ему повезло. Это читалось в его живых опечаленных и растерянных глазах. Он не мог до конца понять всю горечь этих слез юной девочки, у которой отняли смысл жизни, все надежды, все мечты. Да, ни интересов, ни планов, потому что все они являлись отражением и продолжением Райли. Теперь ничего не стало.

Комментарий к 92. Не согрето светом Автор приболел. Продолжение есть, но к компу не могу попасть его отредактировать. Поэтому пока просто жду отзывов. Знаю же, что далеко не все до этой главы добрались.

====== 93. В прошлом остались ======

В прошлом остались золотые года.

Прощай моё солнце, прощай навсегда.

Серебряных нитей сплетается сеть,

Моей птице-душе из неё не взлететь.

© Otto Dix «Прошлое».

Минуло два дня бесконечного замешательства, в котором вязли слова, как колеса в весенней грязи. Было слишком тихо. Для городского жителя, даже для сельского. Не тихо, пожалуй — глухо. Особенно по ночам.

Вдоль дорог крайне редко проносились единичные машины, над головой крайне редко пролегали белесые колеи от двигателей самолетов. И эта глухота нарушалась только тревожными хлопками выстрелов. Дом на холме казался тюрьмой, пороховой бочкой. Они все ждали и ждали кого-то.

Герк становился с каждым днем все более нетерпеливым, точно ревновал, что все внимание сосредоточенно теперь на какой-то девчонке, что Дейзи не отходит от нее ни на миг. Всем трем женщинам требовалась помощь, поддержка, но Лиза, очевидно, этого не понимала, находя себя самым несчастным существом во Вселенной. По крайней мере, недовольство Герка мотивировалось таким объяснением. Доктор Э. как будто вообще не замечал, что в доме находится еще кто-то, помимо светловолосых Джейс и Дейзи. И к последней он проникся робким живейшим интересом, все пытаясь найти сходство со старой фотографией, которую периодически извлекал из кармана грязного халата. Женщину это не смущало, она, как могла, обращала в общую пользу такое отношение к себе, радуясь, что может безвозмездно просить у дока все необходимое для Лизы. А девушка ничего не требовала, только казалось, что после известия о гибели жениха стало ей хуже, чем в самом жестоком плену, где еще существовала призрачная надежда на встречу. Теперь никакой надежды не стало, точно захлопнули ее тяжелой монолитной крышкой ящика Пандоры. Джейс своими словами и захлопнула, все беды будто она выпустила… Во всем она виновата.

Прошло два дня, для Лизы словно и минуты не минуло, для Джейс тянулась сущая вечность.

«Поговори со мной, скажи что-нибудь! Пожалуйста, дай понять, как ты теперь ко мне относишься после всего… этого. Обвиняй! Просто не молчи! Я не знаю, как себя вести теперь… Лиза… Да, я никогда не смогу заменить тебе Райли, его никто не заменит. Но я хочу помочь! Лиза!» — но все эти слова оставались только в голове Джейс, изъязвляя измученную душу новыми рубцами. Вот уже два дня прошло, два тщетных дня в попытках хоть как-то адаптировать подругу к новым условиям, которые для нее, очевидно, казались невыносимыми. Вряд ли ее так шокировал дом доктора, вряд ли так на нее повлиял мучительно долгий плен. Сразила ее новость. До этого она проявляла выдержку, как могла, даже в бреду, цеплялась за реальность, ценила поддержку подруг. Теперь в ней периодически, кроме апатии, возникала еще и неприятная озлобленность, все чаще граничащая с обвинениями. Джейс обещала, что станет для девушки чем-то вроде старшей сестры, но у Лизы на то оказался свой взгляд, молчаливый и пугающий. В не вполне четком ее сознании что-то происходило, намереваясь созреть в решение, оценку произошедшего. Ныне помимо неопределенности их общего положения мучила непредсказуемость этой грядущей оценки. Джейс надеялась, что их общая невосполнимая потеря поможет им объединиться. Теперь как никогда она желала выбраться как можно скорее с острова, между тем понимая, что для этого пока нет никаких условий. Перемещения низко летающих самолетов и приближающихся кораблей контролировали пираты, ловя таким образом «живой товар», исходящие на большую землю сигналы глушила «тарелка» Хойта, пропуская только то, что было необходимо наркобарону…

Джейс уже не мыслила об убийстве врагов, о мести за брата. Все ее помыслы сосредоточились на обеспечении спасения подруг. И в этом деле она себя снова ощущала преступно беспомощной. Да и во всем, особенно том, что касалось Лизы.

Видимо, проживание в другом городе не позволяло узнать девушку, в этом отношении даже Дейзи, которая успела больше с ней пообщаться, лучше находила с ней общий язык в сложившейся ситуации. Джейс же просто подходила, смотрела на восковое юное лицо с глазами, которые точно не замечали вошедшую, и от этого опустошенного взгляда ничего не удавалось сказать. Не оправдать себя, не найти причину, с чего бы Лизе говорить с девушкой, которая не уберегла ее жениха и даже не попыталась в ту ночь отыскать ее саму в пиратском лагере, еще до того, как ее бросили в дальний угол, где было «душно и грязно».

Вот с такого же пустого взгляда, замутненного, не прекращавшимися даже во сне слезами, началось и утро третьего дня.