В последний раз, Чейз? (СИ)

========== 1. ==========

I

Я два дня прожил, не видя Вас, и тем доказал, что способен вынести все.

Б.Шоу

Уж не знаю, что удивило меня больше: Гроувер, что украдкой, словно извиняясь, пропихивался меж пьяных мужиков, или ползущий за ним оскалившийся Нико. Не уверен, что спустя три месяца рад им. Да и рад ли вообще? Похоже, разговор будет долгим. Подзываю бармена и прошу обновить бокал. Добрый малый, даже не лебезит передо мной, как другие. Строя глазки, хамовато улыбаясь и учтиво кивая головой, когда я вновь и вновь заказываю пьянящую жидкость – таким не видать от меня чаевых. Скормить бы их фуриям.

– Эй, Перси! – голос Гроувера сквозь звон музыки практически неслышен. – Перси, я уже увидел тебя. Не увиливай!

Настроение скверное. Чертыхнувшись про себя, я отставляю бокал в сторону и пытаюсь улыбнуться. Надеюсь, мой вид не слишком пугает друга: все же жизнь холостяка порядком измотала меня.

– Гроувер, – помедлив, я перевожу взгляд на сына Аида. – Надо же, Нико. Вырос-то как!

Издеваюсь. Конечно, издеваюсь. Ди Анжело выглядел как обычно: хмурый взгляд, ссутулившаяся спина, что еще добавить? Короткий кивок в мою сторону и брезгливая маска – да, он по-своему рад мне. Не знаю, разговор должен исчерпать себя. О чем мне говорить с друзьями детства? Но, кажется, Гроувер настроен решительно. Он поправляет шапку хиппи на своей голове, так, словно готов сжевать ее.

– Ты снова за свое? – предвкушая наш обычный разговор, спрашиваю я. – Если ты снова начнешь мямлить про лагерь, честное слово…

– Отчасти, – резко обрывает Нико. – Когда ты в последний раз был в душе, Джексон?

– Вчера, возможно.

– А дома? Когда ты был дома, Перси?

– На прошлой неделе, – уверенно отвечаю я.

– Это было два месяца назад, – усаживаясь напротив, начинает Нико. – Салли волнуется. Мы сказали ей, что ты в лагере, но она знает, что это ложь.

Неужели это было два месяца назад? Темная жидкость на самом дне стакане поблескивает в переливах барной лампы. Я пытаюсь вспомнить, чем кончилась наша последняя встреча с мамой. В голове вспыхивают обрывки фраз, ее испуганное лицо, странный крик наполняющий комнату. О боги. Моя комната перевернута вверх дном. И крик. Я кричал на нее. Боги.

– Я… я зайду на днях.

– Не нужно, дома все равно никого нет, – вмешивается Гроувер.

Я испуганно кошусь на друга. Сердце, словно оголтелое, выбивает дикий ритм.

– Нет, с ними все в порядке. Уехали в Монтаук вместе с Полом. После операции ему нужно больше времени проводить на воздухе.

Я безвольный овощ, честное слово. Обессилено запускаю руки в волосы, кажется, они отрасли больше, чем на пять сантиметров. Я действительно плохо выгляжу. Но мне плевать на это. Вообще на все плевать. Пол. У него была операция. Да, мама вроде говорила об этом, да разве я вспомню теперь? Что я делал все эти два месяца, и как мог не знать о том, что мой отчим пережил операцию?

– Что ты мне предлагаешь, Гроувер? Я не собираюсь возвращаться в лагерь. Ясно? Мы обсуждали это и уже не раз. Дома меня никто не ждет, это уже ясно. Вернусь в отель, просплюсь.

– Тебя выгнали с работы, – констатирует Нико.

И откуда им все известно? Я недовольно хмурюсь и снова уставляюсь в стакан. Да, в конторе было отвратно. Разносить письма, подавать газеты толстякам сверху и при этом выдавливать гнусную улыбочку попрошайки – уж лучше снова в Тартар. Однажды я просто не выдержал и, кажется, сильно избил парня из юридического отдела. В последнее время я и в правду невменяемый. Последнее время, Джексон, это три года.

– Мы предлагаем тебе поездку в Новый Орлеан. Ты засиделся в этом бомжатнике.

– Много ли ты знаешь о бомжатниках, Нико, – сквозь зубы цежу я.

– Достаточно, чтобы сказать, что ты достал ногами до самого дна. Это билет до Нового Орлеана, – оранжевый пакет с маркой авиалиний ложится на липкую стойку. – Можно бы и по теням, но тебе нужно время, чтобы свыкнуться со всем этим…

– Какого черта я должен ни с того ни с сего отправляться…

– Перси, – учтиво влез Гроувер. – Помнишь, ты просил сообщить, если что-нибудь изменится.

И в мгновение ока все меняется. Хмельную напускную уверенность пробирает дрожь реальности. Будто сосуд моей самоуверенности разбился вдребезги, а звон стекла все еще гремит в ушах. Странно, но я вновь почувствовал себя двенадцатилетним мальчишкой, которому в лоб сообщили о том, что он полукровка. Да только теперь все намного хуже.

– Аннабет… Она выслала его тебе по почте, но, кажется, она не в курсе, что ты сменил место жительства…

– Не тяни, – мой голос словно наждачная бумага.

– Мы подумали это глупо, но она ведь не знает всего, что произошло с тобой за три года. Она не со зла, Перси…

– Гроувер.

– Аннабет выходит замуж, – прерывая мои муки, выплевывает Нико.

На столе оказывается пригласительное. Тошнотворно розовый, украшенный голубками, что в клювах несут дикие полевые цветы. Красивым, размашистым почерком, что оставляют или писатели, или сумасшедшие, ярко-бирюзовым цветом было выведено:

Майкл ОЛЛФОРД

и

Аннабет ЧЕЙЗ…

Буквы смылись в расплескавшейся жидкости рома. Звякнуло стекло. Послышался крик Нико.

Три года – не так уж много, по сути. Да и мне плевать, в общем-то. Аннабет издевается надо мной. Всегда издевалась. В грудь ударяет пронизывающий осенний ветер. Так странно для начала октября. Вот-вот начнется серый, промозглый дождь. Надеюсь, он скроет меня ото всех, но, к несчастью, не от себя самого. Этот урок я уже давно усвоил.

Три года – не так уж много времени, чтобы очнутся от розовых грез. Сделаться жестким, сильным, беспечным. Оставить все пережитое потому, что так надо – не так уж сложно. Представлял ли ее в подвенечном платье? А должен был? Не ври себе. Представлял. Как она идет навстречу. Слишком красивая, чтобы ее попытались затмить. Все дело ведь не в одежде и походке, даже не в ссутулившихся плечах и знакомых родинках на спине. Пусть даже не в лукавой полуулыбке, подобной морю, что готово задушить в объятиях и в то же время может быть податливым, ласковым. Всю жизнь дело было в ее глазах. Я не знал, что искать в них: ненависть, грусть, злобу или поддержку.

Три года – не так уж много времени, чтобы излечится от этой боли. Взгляд застывает на серых, переливающихся белесыми ободками, облаках. Не хочу мокнуть под дождем, словно приблудившаяся шавка. Но не могу спорить с природой – на лицо падают первые капли дождя.

Три года – не так уж много времени, чтобы забыть тебя.

***

В номере слишком душно. Закупоренные окна отказываются подчиняться, и я остаюсь посреди полумрака, что клубится вокруг. Не могу не согласится – мне нравится здесь. Одиночество, пронизывающая темень – все, что нужно отшельнику, вроде меня. Но сейчас утро, а на дворе, кажется, воскресенье. Мне двадцать, а за душой у меня нет и цента. Что стало с героем по имени Перси Джексон? Сгинул после того, как свергнул Гею.

Я вспоминаю эти времена без ностальгии. Пришлось свыкнуться с мыслью, что прошлое должно оставаться в прошлом, даже не смотря на то, что настоящее не имело перспектив. Но теперь на прикроватной засаленной тумбочке с этим жутким бархатным ночником, валялся пакет прямоугольной формы. Наверняка, с ним помог Гефест. Вот уж удружил, сволочь.

Я выхватываю из оранжевой упаковки «Американ Аэрлайнс» свой билет. Отправка сегодня в 17:00, из «Ла Гуардии», что в северной части Куинса. В часе езды от моего гадюшника, так что времени у меня более чем достаточно. Пересадка в Хьюстоне, шестичасовой, угнетающий перелет. Гефест не зря постарался. Я устало падаю на перины, и измятая кровать охотно принимает меня в свои объятия.

Времени на раздумья еще много. Да только ответ мне уже известен.

Я не мог. Я не хотел лететь в этот чертов Орлеан, потому что не желал видеть ее счастливого лица. Да, мы не общались больше с того времени. Но она пыталась. Уже после того как прошел год, может, полтора. Что-то в ее сердце подсказывало, что не все кончено. Для меня это была точка. Теперь, в хмельном бреду, мне сложно вспомнить с чего это все началось. Нет, я точно знаю, что не мог оставить Аннабет без причины, но… Кто теперь знает? Я стал тем, кем я стал. Безликим пропойцей, что ошивался в мотелях на окраине города. Я бросил маму и Пола, и, скорее всего, Посейдон, глядя на меня нового, наверняка сожалеет о том, что двадцать лет назад повстречал мою маму на берегу Монтаука.