Там, на сухой стороне

Он так и не сказал, зачем вообще приехал сюда, но это был тот вопрос, который не задают вслух. Хочет жить здесь — милости просим. В те дни можно было проехать сотни миль и не встретить ни души.

Чантри был прирожденным рассказчиком. Когда на него находило, он мог часами сидеть у очага, пламя которого отбрасывало на стены пляшущие тени, и говорить, говорить… Он побывал во многих землях, прочитал массу книг о древних веках, об Ирландии, о море и о народе, который называли троянцами. Они жили где-то за горами и воевали с греками из-за какой-то женщины. Он рассказывал мне о Ричарде Львиное Сердце — великом воине и плохом короле, и о Жане Анго, чьи корабли приплыли в Америку еще до Колумба, и о Бене Джонсоне — поэте, который поднимал над головой бочонок вина и выпивал его. Рассказывал о кочевниках, которые жили в черных шатрах в огромной пустыне, начинавшейся у горной страны Тибет.

Наш тесный мирок словно становился шире. В красноречии Оуэну Чантри нельзя было отказать, но тем не менее он был жестким и опасным человеком. В этом мы убедились как-то холодным тихим утром, когда с холмов спустились незнакомцы.

Я пошел в конюшню, чтобы задать корм скоту, и как раз стоял на сеновале с вилами в руках.

Отец был во дворе и запрягал мулов.

Они скакали по тропе — пятеро крепких, вооруженных мужчин. Они ехали тесной группой на лучших лошадях, каких мы никогда не могли бы себе позволить.

У ворот они осадили лошадей. Один из них вытянул лассо, набросил петлю на створку ворот и стал их открывать.

— Эй! — закричал отец. — Что это вы делаете? Прекратите сейчас же!

— Мы их разнесем на кусочки, чтобы после тебя тут меньше осталось. Когда ты свалишь, — ответил крупный, мускулистый мужчина в серой шляпе.

— Мы никуда не уедем, — спокойно сказал отец. Он уронил упряжь и повернулся к ним. — Здесь наш дом.

В группе были и те двое, которых я встретил на тропе в горах, но моя винтовка лежала дома. Папина тоже. Мы оказались безоружными.

— Свалите, никуда не денетесь, — сказал мускулистый, — и свалите еще до захода солнца, а мы сожжем ранчо, чтобы никто не вернулся.

— Сожжете этот прекрасный дом, построенный мастером? Вы сожжете его?

— И тебя вместе с ним, если не смоетесь. Мы вас сюда не приглашали.

— Это свободная земля, — сказал отец. — Я лишь первый, но скоро придут другие.

— Никто не придет, хватит болтать. Выметайтесь отсюда. — Он огляделся. — Где твой паршивый сынок, который так любит бахвалиться? Один из моих людей не прочь задать ему хорошую трепку.

Я соскочил с сеновала и остановился в дверях конюшни.

— Вот я, а ваш человек сам получит взбучку… если только драка будет честной.

— Драка будет честной.

Слова прозвучали с крыльца, и мы оглянулись. На ступеньках стоял Чантри в своих черных брюках, начищенных сапогах и белой рубашке с узким галстуком.

— А ты еще кто такой? — сердито спросил мускулистый, хотя видно было, что ему это все равно.

— Меня зовут Оуэн Чантри.

Знакомый мне коренастый мужчина спрыгнул с коня и вышел вперед. Он просто стоял и ждал.

— Твое имя мне ничего не говорит, — с гримасой произнес мускулистый.

— Еще скажет. А теперь уберите лассо с ворот.

— Еще чего! — заорал человек, набросивший петлю.

Тогда, в 1866 году, к западу от Рокки-Маунтин никто даже не слыхал о том, как быстро можно выхватить револьвер. Да и в Техасе (о чем мне впоследствии рассказал Чантри) этим приемом пользовались только Каллен Бейкер и Билл Лонгли.

Никто не заметил, как двинулся Чантри, но все услышали выстрел и увидели, как человек уронил лассо, будто что-то его обожгло. Так оно и было на самом деле.

Лассо лежало на земле, а у державшего его парня не хватало на руке двух пальцев.

Не знаю, куда метил Чантри — в пальцы или во всю ладонь, но эти два он отстрелил.

После этого Оуэн спустился на одну ступеньку, потом на другую. Он стоял с оружием в руке, а его черные начищенные сапоги ослепительно сияли на солнце. В первый раз я видел его револьвер без кобуры.

— Меня зовут Оуэн Чантри, — повторил он. — На этом ранчо жил мой брат. Его убили. Теперь здесь живут эти люди, здесь они и останутся. Я тоже останусь на этой земле, и если среди вас есть люди, которые принимали участие в убийстве брата, ваш единственный шанс остаться в живых — повесить их. Даю вам две недели, чтобы их найти и наказать. Две недели…

— Ты здорово управляешься с револьвером, — сказал мускулистый. — Но мы еще вернемся.

Чантри спустился еще на одну ступеньку. Ветерок шевелил спадающую на лоб прядь волос, трепал тонкое полотно белой рубашки, не скрывавшей мощной мускулатуры его груди и рук.

— Зачем же вам возвращаться, мистер Фенелон? — приветливо отозвался Чантри. — Можем поговорить здесь и сейчас.

— Ты знаешь мое имя?

— Конечно. И многое другое, правда, ничего лестного о тебе сказать не могу. Положим, вы сбежали от своих грехов, но от памяти не сбежишь. Люди помнят.

Чантри сделал к нему шаг, не убирая револьвера.

— Вы уже здесь, мистер Фенелон. Выбор оружия за вами.

— Я пока подожду, — сказал Фенелон. Он не отрывал тяжелого взгляда от Чантри, но было заметно, что ему не нравится такой оборот дела.

— А вы? — Чантри посмотрел на коренастого мужчину, который хотел меня избить. — Вы тоже подождете?

— Нет, клянусь Господом. Я приехал научить вашего молокососа вежливости, и я это сделаю.

Чантри ни на секунду не выпускал их из виду.

— Доби, хочешь разобраться с ним сейчас или попозже?

— Разберусь сейчас, — сказал я и вышел во двор, а коренастый, пригнувшись, пошел на меня.

Мой отец приехал в Америку, когда был еще мальчишкой, и поселился в Бостоне. Там было много ирландцев, а среди них — немало отъявленных драчунов. В Бостоне отец и научился драться, а когда я подрос, он сумел мне кое-что показать. Отец, правда, не был хорошим бойцом, но оказался отличным тренером: он научил меня кулачному бою и некоторым приемам корнуэльской борьбы.

Я начал драться, как только меня вынули из пеленок. Впрочем, как и многие в те времена:

Ну а сейчас мне было шестнадцать, и мои руки привыкли к топору и плугу, к кайлу и лопате. Поэтому, когда противник, пригнувшись и расставив руки, приблизился ко мне, я собрался, ухватил за его загривок обеими руками и резко рванул вниз, одновременно выставив вперед колено.

Эти два простых движения чреваты неприятностями для цвета лица и формы носа.

Мой противник отшатнулся назад, чуть было не упал на колени, но удержался и выпрямился. Вместо носа у него было кровавое месиво. Признаюсь, что и выдержка у него была. Он снова двинулся на меня, и я врезал ему туда, где раньше был его нос.

Он снова устоял и принялся махать своими кулачищами, которые были довольно-таки тяжелыми. Зацепил меня сначала одним, потом другим, но я стоял крепко, выдержал эти удары и врезал ему снова, на этот раз в живот.

Коренастый застыл на месте, хватая ртом воздух, и у меня появилась прекрасная возможность нанести ему парочку ударов. От первого он увернулся, но второй пришелся ему прямо в ухо. Он схватился за голову, и я снова врезал ему в живот.

Тут он отступил. Мой следующий удар опрокинул его, И он рухнул на колени.

— Достаточно, Доби, — подытожил Чантри. — Отпусти его.

Я отступил, но глаз с противника не спускал. По правде говоря, я страшно испугался. Я рисковал собственной шеей, обращаясь с ним таким образом. Просто-напросто он меня слишком разозлил во время нашей первой встречи.

— Итак, джентльмены, — сказал Чантри. — Я полагаю, вы поняли, в чем дело. Эти славные люди хотят только одного — мирно жить на своем ранчо и обрабатывать эту землю. Что касается меня, я уже объяснил, чего жду от вас. Мне известно, что либо вы, либо кто-то из ваших приятелей убили моего брата. Решайте сами. Повесьте убийц, или я повешу вас. Одного за другим. А теперь ступайте. И без шума, пожалуйста.

Они ускакали. Коренастый плелся сзади, утирая нос рукавами. Сначала одним, потом другим.