К заоблачному озеру

— Плохо, плохо нам будет всем, Кизил-сакал, — сказал мне Акимхан. — Старики рассказывали, дальше совсем дороги нет. Дома дети есть, жена есть, если сдохнем, как они жить будут?

Ошрахун с нескрываемым страхом слушал своего приятеля. Горцев молчал, невесело поглядывая то на меня, то на Акимхана.

— Один человек убьется, — продолжал Акимхан, — потом другой, третий будет падать — совсем плохо.

Орусбай стал с ним сердито спорить. Мне трудно было понять его быструю речь. Акимхан, не отвечая, плюнул и пошел к своим лошадям.

Я передал об этом разговоре Сухорецкому.

— Я этого ждал. Неудачно людей подобрали, — сказал он. — Нужно поглядывать за ними. Ты скажи Орусбаю.

Над ледником показались очертания нового хребта. Мы приближались к озеру.

Рандклюфт становился все уже. Камни, скатившиеся с ледника, лежали в нем непроходимыми барьерами. Каравану пришлось выбираться на лед.

Здесь ледник разделялся. Рассекая широкое ледяное поле, вперед выдавался могучий отрог хребта. Его очертания напоминали нос огромного броненосца.

Северный и Южный Иныльчек, обтекая его каменную ограду, должны были сливаться здесь в один поток.

Экспедиция двинулась левее «броненосца», к неизведанному Северному Иныльчеку. Здесь мы впервые увидели ледник, свободный от морены. Белоснежное поле было изрезано поперечными трещинами. Одна из них преградила путь нашему каравану. Лошади здесь были уже бесполезны.

Развьючили наши корзины, сложили все на широком и сравнительно ровном месте.

Нам не терпелось поскорее выйти к озеру.

Сухорецкий все время тревожно осматривался. Он не мог узнать ледник — все здесь изменилось, появились такие трещины и провалы, которых не было в прошлом году. Тщетно пытался он найти у берега место своей прошлогодней стоянки.

Именно здесь, где ледник подходил вплотную к скалам, была сложена им каменная пирамидка и оставлены два бидона керосина. А теперь, несмотря на самые тщательные поиски, Сухорецкий не мог ничего найти. Орусбай шарил по берегу вместе с ним. И только его охотничьей зоркости обязаны были мы долгожданной находке — пирамида и два бидона мирно стояли… на небольшом выступе над нашими головами.

Мигом все взобрались туда. Никаких сомнений быть не могло — это старое место привала. Так почему же оно взлетело вверх?

Ответ на это дал Загрубский. Он внимательно осмотрел берег и заявил, что ледник в этом месте недавно опустился приблизительно на десять метров.

— Сильно смахивает на похождения барона Мюнхаузена, — сказал Сорокин. — Помните, когда он привязал лошадь к колышку, а проснувшись, увидел ее у себя над головой, на церковной колокольне.

Не то еще увидим! — обнадежил Гусев.

Нужно было прощаться с Орусбаем. Старик понимал, что работа на леднике, переноска тяжестей будет ему не под силу.

— Старый, сурка, стал. Только спать годится, — говорил он, скрывая за шуткой горечь своих слов.

Сухорецкий напомнил, что ему доверяется самое ценное имущество экспедиции — табун лошадей. Это немного развеселило нашего аксакала.

Он связал лошадей по три — недоуздок задней к хвосту передней.

Двумя руками пожимая руку каждому из нас, простился поочередно со всеми участниками экспедиции. Что-то строго сказал Акимхану, который, глядя в сторону, пробормотал длинное проклятие.

Затем вскочил на своего Тюльпара, намотал на руку чембур передовой лошади и, посвистывая, двинулся вниз по леднику.

Кони весело пошли за ним. Они чуяли, что возвращаются в долину, к зеленой траве, к чистой холодной воде.

Мы молча смотрели им вслед. И, верно, не у одного меня мелькнула мысль: увидим ли мы еще тебя, старый, хороший «сурка» Орусбай?

— Ну, теперь за дело! — сказал Сухорецкий. Он надел кошки и вместе с Валентином отправился на поиски дороги.

Прошло два часа, а они отошли от нас не больше чем на 200 метров.

Посовещавшись, разведчики, так же осторожно пробираясь через лабиринт трещин, вернулись к нам.

Прямого пути к чистой воде не было.

Ворон предсказывает беду

Что же нам оставалось делать? Неужели и в третий раз отступать, не узнав ничего о Северном Иныльчеке, не побывав на озере, не разгадав его загадки?

Уже стемнело, но мы долго не расходились по палаткам.

Под выступом скалы горел костер. К дровам, привезенным из долины, Ошрахун прибавил колючий ташерге (расколи-камень), который ютился в расщелинах скал. Колючка долго дымила, заставляя нас чихать и переползать с места на место.

Потом кто-нибудь припадал к земле и сильно дул на подернутые золой уголья. Колючка вспыхивала вдруг, треща, горела, ярко освещая закопченный камень над нашими головами, угрюмое лицо Акимхана и Горцева, задумчиво покручивающего ус.

— Тащили, тащили эту резиновую ванну, — пнув ногой лодку, сказал угрюмо Шекланов, — и все без толку. Тут и воды-то нет. Просто удивляюсь, ребята, что это вам в голову взбрело тащить на чистый белый лед лодку.

— Николай Николаевич, — сказал Сухорецкий, — что вы посоветуете?

Николай Николаевич помолчал, потом густо откашлялся.

— Думаю, что необходимо пробираться, — ответил он, — но вот как это сделать, ей богу, не знаю.

— Что он говорит? — торопливым шепотом спросил Акимхан у Горцева и, получив ответ, глухо заворчал.

— Ну, тогда сделаем так, — решительно сказал Сухорецкий. — Завтра рано утром переберемся на береговую скалу. Оттуда спустимся вниз в ущелье. В это ущелье должен входить залив озера. Будет чистая вода — попробуем плыть. Не будет — начнем искать пути по берегу. — Он помолчал и, посмотрев на Валентина, прибавил: — А Гусев пойдет в разведку вверх по ущелью, может быть, найдет перевал в соседнюю боковую долинку.

В палатке было тесно. Николай Николаевич дымил чудовищной «козьей ножкой». У входа сидел на корточках Горцев. Я пробрался к своему месту и с трудом влез в спальный мешок.

— Вот, извольте, — сердито сказал мне Николай Николаевич. — Жалеет, что связался с нами. А еще казак!

— Я, товарищ Рыжов, не о том, — с трудом подыскивая слова, заговорил Горцев. — Если бы вы мою жизнь узнали, вы бы поняли меня. Я не боюсь. Знаете, я, когда охочусь, могу забраться куда угодно. И на гражданской тоже видал всякое. Но так вот — без причины лезть на погибель — не понимаю…

— А это разве не причина, — стараясь сдержать свой хриплый бас, кипятился профессор. — Разве это не причина, что на такой огромной территории ноги человеческой не бывало? Задание наших научных организаций — разве не причина? Или это хуже вашего, простите меня, вонючего козла, за которым вы готовы карабкаться дни и ночи?

— Так то в горячке, Николай Николаевич.

— В горячке, в горячке… Ну вот и мы в горячке, и научная горячка не холоднее вашей охотничьей.

Послышался строгий окрик из соседней палатки.

Горцев обиженно махнул рукой и, пятясь, вылез наружу.

— Эх, хороша ты, ноченька! — сказал он негромко. Эти слова я услышал уже сквозь сон.

Меня разбудили заунывные крики уларов. Черт возьми, а мы не взяли дробовика.

Улары тянули свою песню совсем близко. Длинный, надрывный стон заканчивался коротким клокотанием. Я уже научился распознавать этот ободрительный сигнал сторожа. Но почему так близко от нас пасутся пугливые птицы? В это время раздался победный вопль Шекланова и вслед за ним яростное клокотание, шум многих сильных крыльев.

— Убил! Убил! Камнем убил! — кричал Али. — Эй вы, охотники, глядите, как нужно бить уларов.

Самые осторожные птицы Тянь-Шаня — горные индейки — здесь, по-видимому, совсем не знали страха. Метким камнем Шекланов тяжело ранил крупного молодого улара.