Путешествие по Средней Азии

счел за лучшее не провести это время в Керки, и поехать к туркменам и в

сопровождении Молла Ишана отправился к племенам кызыл-аяк и хасанменекли^107

, среди которых было несколько мулл, видевших меня в Бухаре в обществе

друзей. Туркмены-эрсары, переселившиеся сюда только около 200 лет назад с

Мангышлака и 40 лет назад признавшие власть Бухары, мало что сохранили от

националь-ного характера туркмен. Их можно назвать только полуко-чевниками;

большая часть их обрабатывает землю, но даже те, кто занимается

исключительно скотоводством, утратили дикий характер, а вместе с ним и

исконные добродетели своих соп-леменников. В своем стремлении цивилизовать

их Бухара отоб-рала у них меч и лишила честного простодушия, дав взамен

Коран и религиозное лицемерие. Никогда не забуду сцен, ко-торые я наблюдал в

доме моего хозяина, одного из самых уважаемых туркменских ишанов. Хальфа

Нияз унаследовал святость, знания и почет от своего отца. У него был текке

(монастырь), где, по примеру Бухары, получали образование несколько групп

учеников. К тому же он получил еще изн (разрешение) из Мекки читать

священные стихи (касыде - и шериф). При чтении он обычно ставил чашу с

водой, куда сплевывал по окончании каждого стиха. Эти плевки, в которые

проникла святость текста, продавались затем всем желающим как

чудодейственное лекарство. Только одна туркменская черта сохранилась у

эрсари: любому чужаку они оказывают госте-приимство, все равно, живет он у

них один день или год, потому что во всем Туркестане, за исключением

таджиков, еще не-известна пословица: "Hфte et poisson, en trois jours

poison"^108 .

Я ездил со своим хозяином также к Мазари-Шерифу (Святой могиле),

которая находится в двух днях пути от его овы и в четырех-пяти днях от

Керки, а от древнего Балха всего в пяти часах пути. Так как утверждают, что

это могила Али, она считается во всем Туркестане важным местом

паломничества. Чудотворная могила Шахи Мердана (Короля героев, т.е. Али),

как еще принято называть Мазар, была обнаружена, по преда-нию, во времена

султана Санджара (1150 г.)^109 . Развалины, под которыми будто бы хранятся

сокровища со времен дива^110 (дьявола), были в Балхе везде и повсюду, и

вышеназванный султан повелел начать раскопки, во время которых была найдена

белая каменная плита с надписью: "Это могила Али, сына Абу Талиба, великого

героя и сподвижника пророка". Обстоятельство это *[175] *представляет для

нас интерес лишь постольку, поскольку оно дает возможность установить, что

развалины древнего Балха (называемого на Востоке Умм уль-Билад, мать

городов) тяну-лись на расстоянии пяти часов пути. Теперь только отдельные

кучи земли указывают на место, где стояла древняя Бактра, а из более поздних

развалин заслуживает упоминания лишь полураз-валившаяся мечеть, построенная

повелителем сельджуков сул-таном Санджаром. В начале средних веков Балх был

средото-чием исламской цивилизации и носил тогда еще одно имя: Куббат

уль-Ислам, т.е. Купол ислама. Поразительно, но здесь я обнаружил кирпичи

такого же размера и качества, что и на йомутских развалинах, однако не нашел

ни одного с надписями. Раскопки, бесспорно, увенчались бы успехом, однако

приступить к ним, пожалуй, можно, лишь заручившись рекомендательным письмом,

подкрепленным двумя-тремя тысячами европейских штыков.

Сегодняшний Балх, который считается столицей афганской провинции

Туркестана и дает приют сердару с его гарнизоном, обитаем только зимой,

потому что с началом весны все, даже самые бедные жители, перебираются в

расположенный повыше Мазар, где жара не такая гнетущая и воздух не такой

плохой, как среди развалин древней Бактры. Если Балх знаменит бесчислен-ным

множеством опасных скорпионов, то Мазар славится чудес-ными красными розами

(гюлисурх). Эти цветы растут на мнимой могиле Али, (Настоящая могила Али - в

Неджефе.) их аромат и цвет в самом деле так прекрасны, что ничего лучшего я

никогда не видел. Существует поверье, что розы не переносят пересадки отсюда

и не могут расти ни в одном другом месте, даже в самом Мазаре.

В последние дни мучительного ожидания в Керки меня постигло ужасное

несчастье, воспоминание о котором никогда не изгладится из моей памяти. В

ожидании гератского каравана я проводил жаркие августовские дни на берегу

Оксуса в компании туркмен-лебаб. Я жил во дворе заброшенной мечети; туркмены

приносили с собой каждый вечер либо сборник своих песен, либо поэтические

повествования, и я читал им вслух, причем мне доставляло особую радость то

внимание, с которым они в тишине ночи, при глухом рокоте Оксуса слушали

рассказы о деяниях какого-нибудь любимого героя.

Однажды наше чтение затянулось до глубокой ночи. Я порядочно устал и,

забыв часто повторяемый совет не ложиться спать в непосредственной близости

от развалившегося здания, растянулся возле стены и уснул, по-видимому, очень

скоро. Приблизительно, через час я проснулся от неописуемо сильной боли в

ноге и, крича диким голосом, вскочил со своего ложа. Мне казалось, будто

сотни ядовитых иголок пронзают мою ногу, как раз около большого пальца

правой ноги. Мой крик разбудил самого старого из туркмен, который отдыхал

поблизости, и, ни *[176] *о чем меня не спрашивая, он запричитал: "Бедный

хаджи тебя укусил скорпион да еще в самое плохое время саратана (самые

жаркие дни года). Да поможет тебе бог!" С этими словами он схватил мою ногу,

перевязал ее у щиколотки так сильно словно хотел отрезать, затем быстро

нашел губами место ранки и начал высасывать с такой силой, что я

почувствовал это всем телом. Вскоре его сменил кто-то другой, и, наложив еще

две повязки меня оставили одного, сказав в утешение, что к завтрашней

утренней молитве решится, отпустит меня боль или я cовсем избавлюсь от всех

перипетий этого бренного мира.

Изнемогая от зудящей, колющей жгучей боли я тем не менее вспомнил

легенду о балхских скорпионах, знаменитых уже в древние времена благодаря

своему яду. Из-за вполне понятного страха боль сделалась еще более

невыносимой и после нескольких часов страданий я лишился всякой надежды о

чем свидетельствует то обстоятельство, что, забыв о своем инкогнито , я

начал громко и, как показалось татарам, paccказывашим мне позднее об этом,

несколько странно стонать и жаловаться , потому что у них такие звуки издают

обычно толькоко при ликовании. Удивительно, что боль в течение нескольких

минут распространилась с пальца ноги до темени, но лишь по правой стороне то

и дело переливаясь вверх и вниз подобно огненному потоку. Ничто не в силах

передать муки, ничто не может описать пытки, которые мне пришлось претерпеть

после полуночи. Жить дальше стало невмоготу, и я бился головой о землю;

заметив это меня крепко привязали к дереву. Обливаясь холодным потом от

страха смерти, я пролежал несколько часов в полуобмороке обратив взор к

небосводу, усеянному яркими звездами. Плеяды постепенно клонились к западу,

дорогому западу, которого как я полагал, я уже никогда больше не увижу.

Ожидая в полном сознании голоса муэдзина, а лучше сказать наступления утра,

я заснул тихим сном, и вскоре меня пробудило монотонное "Ла иллах, ил

аллах". Придя в себя, я почувствовал некоторое облегчение. Колющие жгучие

боли мало-помалу проходили, совершая в обратной последовательности тот путь,

которым они явились Солнце не успело еще подняться на высоту копья, как я