Дневник полярного капитана

Я думаю, что новые горные сапоги с шипами, которые тоже будут испробованы в этой экскурсии, должны оказаться очень полезными. Это тот же тип, что и в первую нашу экспедицию, с прибавлением стальных шипов в полдюйма длины. Металлические пластинки приклепываются через парусину к внутренней кожаной подошве; парусина же со всех сторон поднимается так, чтобы покрыть собой меховой сапог, над которым она шнуруется. Такая обувь весит не больше половины обыкновенного лыжного сапога, но очень легко и прочно прикрепляется к лыже.

Приближается день зимнего солнцестояния – поворота зимы к лету. Приятно будет пользоваться светом для более деятельных приготовлений к будущему сезону.

Среда, 21 июня.

Температура опять упала до –36° [–38 °С]. Небо подернулось странной дымкой при очень слабом ветре. От мороза что-то портится в установленных на открытом воздухе инструментах с часовым механизмом и что-то делается с аппаратом для добывания ацетилена – впрочем, ничего неисправимого.

Четверг, 22 июня.

День зимнего солнцестояния. Солнце достигло низшей точки своего стояния в 2 часа и 30 минут пополудни, по среднему гринвичскому времени; то есть в 2 часа 30 минут утра 23 числа, по времени 180-го меридиана, которого мы придерживаемся. Обед, поэтому, был отпразднован со всей торжественностью, которой дома знаменуется праздник Рождества.

В виде приготовления к вечернему торжеству мы развесили наши флаги вокруг большого стола, который был уставлен многочисленными бутылками с шампанским и бокалами вместо обычных кружек и кувшинов с лимонадом. В 7 часов мы сели к обеду, заслуживающему названия роскошного банкета, сравнительно с нашим скромным будничным меню.

Начав с тюленьего супа, признанного всеми самым мастерским произведением искусства нашего повара, мы перешли к ростбифу с жареным картофелем и брюссельской капустой. Затем следовали: пылающий плум-пудинг и прекрасные пирожки, наконец, тонкая закуска из анчоусов и тресковой икры. Чудный обед, даже если судить о нем только по нашим простым вкусам, но настоящий пир, если прибавить к нему расставленные по всему столу разнообразные лакомства, как-то: каленый миндаль, засахаренные фрукты, шоколадные конфеты и т. п. Прибавьте ко всему этому обилие шампанского и целую армию бутылок с разными ликерами – так что было из чего выбрать, когда очередь дошла до тостов.

Я взвинтил себя до произнесения маленького спича, в котором я обращал внимание моих слушателей на то обстоятельство, что настоящим празднеством отмечается середина не только нашей зимы, но и самой экспедиции по первоначальным предначертаниям. (Боюсь, что есть между нами такие, которые не думают о том, как быстро летит время, и только еще принимаются за работы, которые должны бы быть в полном ходу.)

Я начал с того, что мы пережили лето что ползимы, чьл перед нами еще ползимы и второе лето и что нам надлежит в точности знать, каково наше положение, во всех отношениях; я при этом заметил, что, относительно припасов и перевязочных средств, мы действительно обладаем таким знанием и специально благодарил заведующих припасами и нашими животными. Я сказал, что в будущем, конечно, должен играть роль случай, но что я по опыту знаю, что было бы невозможно подобрать людей, лучше приспособленных поддержать меня в предстоящей экспедиции к полюсу, чем те, которые весной пойдут со мной. Я всех благодарил за оказанное мне доверие и единодушную помощь.

Мы выпили за успех экспедиции, после чего всем было предложено сказать по несколько слов, начиная с сидящего налево от меня, и так по очереди, обходя стол. Результат получился крайне характерный: можно было наперед определить, в каком духе каждый выскажется.

Само собой разумеется, что все говорили коротко и скромно. Неожиданностью для меня была крайняя сердечность, с какой все отозвались лично обо мне, так что я весьма скоро должен был просить всех прекратить любезности. Все же было приятно убедиться, что мое отношение к ученым членам экспедиции искренне оценено, и я почувствовал теплую благодарность ко всем этим добрым, милым юношам за их душевные слова.

Если успеху способствуют взаимное расположение и добротоварищеские отношения, то мы поистине заслуживаем успеха. Было отмечено, с живым одобрением, что с самого начала не было ни одной размолвки между какими-либо двумя членами нашей компании. К концу обеда водворилось веселое настроение и комната была очищена для Понтинга и его фонарей, между тем как граммофон изощрялся вовсю.

Когда стол был поставлен стоймя и ножки были отвинчены, а стулья были поставлены рядами, получилась очень приличная аудитория. Понтинг с умным расчетом дождался этого случая, чтобы показать нам целый ряд местных видов с его собственных негативов. Никогда я в такой мере не оценил его работу, как теперь, при виде этих прекрасных картин; они без всякого сравнения превосходят все, что до сих пор достигнуто фотографией в этих широтах. Наша публика шумно аплодировала.

После этого представления стол снова был поставлен на ноги и на нем был приготовлен пунш, который мы пили за здоровье отсутствующих друзей. Тогда стол опять был убран и образовалась кадриль.

К этому времени действие возбуждающих напитков на людей, столь давно привыкших к безусловно трезвой жизни, сильно давало себя знать. Наш биолог ушел спать; молчаливый Оутс через край кипел весельем и непременно хотел танцевать с Антоном; Эдгар Эванс неуклюжим шепотом признавался всем в любви; Кэохэйн сделался невозможным ирландцем и все затевал споры о политике, а Клиссольд сидел, широко ухмыляясь, и только время от времени от восторга испускал зычное «ура!» или ни к селу ни к городу вставлял какую-нибудь тяжеловесную шутку. Другие же, с разгоревшимися глазами, пользовались редким угощением – с усердием, которое в другое время, наверное, не вызвало бы такую снисходительную улыбку.

Вдруг, среди общего разгула, является Боуэрс, и за ним несколько человек вносят громадную «елку» с ветвями, увешанными горящими свечами, пестрыми хлопушками и маленькими подарками для всех, предусмотрительно заготовленными, как я потом узнал, сестрой Уилсона. Самую «елку» соорудил Боуэрс из палок и прутьев, искусно связанных бечевками; «ветви» он обернул цветной бумагой. Все это было сделано замечательно ловко, и раздача подарков доставила огромное удовольствие.

В то время как мы у себя дома так беззаветно предавались веселью, стихии точно пожелали участвовать в нашем празднике – не столь буйно, но с большой торжественностью. Восточное небо все горело колеблющимися, сияющими массами света, представляя на редкость яркую, оживленную картину, которая то вспыхивала, то медленно блекла и угасала, чтобы снова возродиться в еще более чарующей красоте.

Яркий свет то лился рекой, то массами собирался в одном месте, огненные столбы от него взвивались вверх, потом волнами разбегались по более бледному полю, как бы вливая в него новую жизнь.

Невозможно созерцать такое дивное явление природы без некоего священного трепета, вызываемого, впрочем, не столько его блестящим великолепием, сколько нежностью и прозрачностью красок, а главное, дрожащей эфемерностью беспрерывных переливов. Нет тут ничего разящего, ослепляющего, как иные описывали; зрелище, скорее, говорит воображению о чем-то чисто духовном, спокойно-величественном, несмотря на беспрерывную подвижность.

Невольно дивишься, почему история не упоминает о поклонении полярному сиянию – так легко было узреть в этом явлении воплощение божества или демона. Нам, маленькой группе людей, молчаливо созерцавших это волшебное видение, казалось святотатством вернуться в нравственно легкомысленную и физически удушливую атмосферу дома, и когда я, наконец, вошел в него, я был рад, что в мое отсутствие почувствовалось общее влечение в сторону постелей, и не прошло получаса, как уже сон одолел последнего из кутил.

Так-то, за исключением нескольких разболевшихся на следующее утро голов, окончилось великое празднество зимнего солнцестояния.