Дневник полярного капитана

2 часа утра. Все вернулись домой, и все разрешилось благополучно; но не надо нам больше таких выходок. Нельзя, однако, отрицать, что такое приключение лучше всех моих наставлений убедило всех в том, что с метелью шутить не годится.

Среда, 5 июля.

У Аткинсона ужасная рука. На каждом пальце огромные пузыри. Понтинг сфотографировал ее. Как я и думал, рассказ Аткинсона в том виде, в каком я его записал вчера, нуждается в поправках: во-первых, он был бессвязным, а во-вторых, спустя время Аткинсон все обдумал.

По-видимому, сперва он попал на Неприступный остров, причем руку отморозил себе еще до того, как добрался до него. Он заметил это, только подойдя к нему с подветренной стороны. Выждав, Аткинсон стал пробираться к западному краю, думая, что Вал где-то недалеко. Затем, пытаясь во время снежной бури обойти неровности припая, он совсем потерял остров, хотя тот, скорее всего, был совсем близко.

Но даже в этом тяжелом положении Аткинсон продолжал идти против ветра, и только счастливая случайность позволила ему попасть на остров Палатки. Он, думая, что это Неприступный остров, обошел его вокруг и вырыл себе укрытие на подветренной стороне. Когда вышла луна, он внимательно осмотрелся, выбрал направление и вскоре сильно удивился, когда слева увидел Неприступный остров.

Лошади с некоторых пор страдают мучительным раздражением кожи. Я был уверен, что причиной тому какой-нибудь паразит, хотя Оутс винил в этом корм.

Сегодня у Аткинсона под микроскопом оказалась крошечная вошь, снятая с шерсти одной из лошадей. Мы надеемся, что раствор карболовой кислоты избавит бедных животных от этой напасти; между тем некоторые из них стерли у себя клочки шерсти, что в этом климате весьма нежелательно. Надеюсь, что мы скоро одолеем беду.

День опять удивительный, с чудным лунным светом. Эребус красиво выдвигался из нежных облаков, словно невидимая рука с бесконечной осторожностью сдергивала с него полупрозрачный покров, выставляя во всей чистоте благородное очертание освещенной луной горы.

Четверг, 6 июля.

Температура к ночи вдруг опустилась до –46° [–43,3°C]. И теперь еще –45°[–42,8°C] при довольно сильном южном ветре. Холодно!

Э. Эванс соорудил новую верхнюю обувь из тюленьей шкуры, для ходьбы на лыжах. Лучшего, кажется, ничего не придумать.

В настоящее время почему-то очень трудно засесть за работу, и я все откладываю заданные себе задачи.

В полдень, в день зимнего солнцестояния, солнце стояло на 11° ниже нашего горизонта. Теперь оно поднялось не больше чем на 1°, а все-таки на северном небе появилась заметная краснота. Может быть, наступившие холода имеют к этому отношение.

Пятница, 7 июля.

Температура ночью опустилась до –49° [–45 °С]. Холоднее этого не было и навряд ли будет. Утром было ясно и тихо, –45° [–42,8 °С]. Но после полудня с SО налетел ветер со скоростью 30 миль в час, и температура постепенно поднялась до –34° [–37 °С] и на этом стала. Я испугался такой комбинации и отказался от прогулки.

Мех у собак становится довольно густым, и они вообще не жалуются. Лошадям тоже лучше, но я буду рад, когда они совсем избавятся от своих мучителей.

Сегодня я странным образом ошибся.

На нашей маленькой печке стоит железный цилиндр для таяния льда. Этот сосуд, если он без льда, нагревается, и на него развешивают для просушки носки и рукавицы. Сегодня я дотронулся до него и тотчас отдернул руку, почувствовав жар. Я несколько раз повторил опыт и каждый раз ощущал такой сильный жар, что предостерег своих товарищей от опасности обжечься.

Но Мирз заявил, что сосуд только что набили льдом, и, приложив руку к цилиндру, добавил: «Он же холодный!» Так и было. Холодную и слегка влажную железную поверхность я ощущал как раскаленную.

В этом, конечно, нет ничего нового. Многие замечали, что при низких температурах прикосновение к металлической поверхности вызывает ожог. А мой случай является интересной разновидностью этого явления.

Кстати, Аткинсону рука причиняет большие страдания. Обморожение было глубже, чем он думал. Целые сутки он не чувствовал пальцев.

Понедельник, 10 июля.

Был шторм, какого не запомню в этих краях, и еще далеко не кончился.

Начался ветер около полудня в пятницу и постепенно усиливался, пока в субботу не достиг средней скорости 60 миль в час; иные порывы доходили до 70 миль. Такая сила ветра, хотя и редкая, небеспримерна, но необычайной чертой этого шторма является длительность такой низкой температуры. В пятницу вечером термометр показывал –39° [–39,4 °С]. Всю субботу и большую часть воскресенья он не поднимался выше –35° [–37 °С]. Вчера вечером он показывал –20° [–29 °С] с небольшим и сегодня, наконец, дополз до 0° [–18 °С].

Нечего говорить, что никто далеко от дома не ходил. В ночь на воскресенье я был дежурный и мог выходить лишь на самое короткое время. Спирало дыхание, и десяти шагов, сделанных против ветра, было достаточно, чтобы почти обморозить лицо. Чтобы добраться до анемометра, надо было пройти до конца дома и подняться на лестницу. Дважды, чтобы это исполнить, я должен был, так сказать, грудью напирать на ветер и, нагнув голову и отвернув лицо, шатаясь, боком пробираться. В эти два дня ужасного ненастья мысли мои часто уносились на мыс Крозье, к нашим экскурсантам, и я только мог надеяться, что им удалось от него укрыться.

Этот шторм их, наверняка, не миновал; одна надежда, что они успели своевременно устроить себе какое ни на есть убежище. Иногда я представлял себе, что они больше нас страдают от ветра; потом опять трудно верилось, чтобы пингвины для своей колонии и высиживания яиц выбрали слишком уж открытое место.

Сегодня, когда температура стоит на 0° [–18 °С], можно без большого неудобства переносить даже ветер, дующий со скоростью 50 миль в час. Хотя это в не совсем верится, но с нами, должно быть, происходит нечто вроде акклиматизации, потому что когда мы впервые прибыли в пролив Мак-Мёрдо, мы такой ветер, как сегодняшний, переносили бы, наверное, с трудом.

Вторник, 11 июля.

Небывалая по упорству непогода. Температура поднялась до 5° [–15 °С] и даже 7° [–14 °С]; ветер держится своих 40–50 миль в час; в воздухе стоит густой снег, а луна кажется расплывчатым пятном. Четвертый день длится шторм.

Собаки повеселели от сравнительного тепла и резвятся. Я ходил взад и вперед по нашему взморью и по окрестным скалистым пригоркам, и мне, несмотря на ветер, было очень тепло. Я вырыл себе яму в большом сугробе с подветренной стороны огромной каменной глыбы и лег в нее, а ноги покрыл рыхлым снегом, и было в ней так тепло, что можно бы отлично выспаться.

Я за это время с удовольствием наблюдал забавные ухищрения тех из наших, которые заведуют разными запасами. Есть множество тайничков, в которых у них припрятаны ценные предметы, чтобы о них не знали и не брали их, пока не возникнет в них необходимость. Каждый хранит что-нибудь «на черный день». Так, например, Э. Эванс, если кто у него выпрашивает кусок парусины, сперва обязательно расспросит, на что и зачем нужно, и тогда уже признается, что у него, пожалуй, найдется небольшой кусочек, а у самого спрятаны целые свертки.

Орудия, запасы металлов, кожу, ремни и десятки всяких предметов с такой же ревнивой бережливостью охраняют Дэй, Лэшли, Оутс и Мирз, а главный заведующий запасами, Боуэрс, доходит до того, что лицемерно оплакивает небывалые недостачи. Такая скаредность – лучшая гарантия того, что нас не застанет врасплох серьезная нужда.

Среда, 12 июля.

Всю ночь и весь день сегодня ветер бешеными порывами потрясал дом; длинные, ободранные, точно скрученные, тучи носились под ветром в средней атмосфере; бледная, водянистая луна слабо виднелась сквозь застилавшие ее слоистые облака. Это призрачное освещение, вместе с клочьями мчавшихся туч и крутящимся в воздухе снегом, придавало пейзажу удивительно угрюмый, безотрадный характер. Анемометр на Флюгерном холме между 9 и 10 часами утра показал 68 миль в час, побив этим все рекорды. Температура, к счастью, доходит до 5 °[–15 °С], так что работать можно.