Тарнога. Из книги "Путешествия по следам родни" (СИ)

     В Лохте, которая стояла как-то боком и немного в котловине, я оказался не помню как (пешком или на транспорте), следовательно, в промежутках пути не случилось ничего замечательного. В сельсовете решил представиться корреспондентом и добиваться транспорта – доехать дальше, но секретарша (вот у меня записано: «Клепикова Александра Васильевна»), чуть похожая опять-таки на ту, которая из Семигородней, и ту, что мыла столовую в Себеже,  по-родственному посматривая, сказала, что не на чем. Я напился из алюминиевого бака с краником (бак поверху был обвязан полотном) и понял, что надо бы разузнать, не помнит ли кто деда, Корепанова Александра Елизаровича. Секретарша – ей было лет тридцать пять, - не помнила; случившийся тут какой-то мужик – тоже. Место было как будто знакомое, но Лохта ли это, я не знал, и пошел к мужикам, которые сидели на бревнах возле сруба и курили.

    - Дак ведь коево-то лета Онанька приезжал – продал кому-то избу-ту в Стуловскёй. Там топерь ведь смотри никто не живет, ни одной избы не сохранилось, - сказал самый старый и беззубый из курильщиков и с тем выражением, что мне стало вчуже стыдно за дядю Анания: продал родовую избу на дрова.

    - Да мне только место посмотреть. А деда помните, Корепанова, Александра Елизаровича?

     - Дак ведь его и со старухой Лидка увезла, дочерь.

     Теперь мне стало нехорошо за дочерь Лидку, сиречь за тетю Лидию Брязгину. Получалось так, что деда насильно разлучили с насиженным местом. Оказывалось, что и я весь в дерьме – внук за деяния его детей. Я замкнулся и спросил высокомерно, можно ли на чем туда уехать и у кого там переночевать.

     - Да говорю жо: никто не живет. В Алферовский рази…

     - Ну вот, в Алферовской.

     - Или там есть еще Демидовскя деревня чуть подале.

     - Ну, или в Демидовскёй.

     - Не зна-аю, договориссе ли, - протянул он с сомнением, хитро посматривая на мою неожиданную спесь. Я же, и правда, в разговоре с этими тремя почувствовал себя как биржевые акции, которые упали сразу на шесть пунктов. Еще немного, и я захочу научиться у них корить бревна и спрошу, что они строят.

     - А что вы строите?

     - А прирубок одному тут.

     - А-а.

     Я закинул рюкзак за плечо и пошел на мост. Мост был через речку Лохту – деревянный, чуть выпуклый, с лежневым настилом. По обеим сторонам низкий, до пупа, парапет. Я вышел на середину и не утерпел – глянул вниз. Вода была того самого цвета, какого бывает мох кукушкин лен, - бронзоватая, косые лучи солнца пронизали ее насквозь. Прямо внизу стоял хариус дюймов на десять и вертелся под струями, как компасная лента.

     Это был соблазн. Это была приманка. «Вот сейчас, - говорило во мне радостное чувство иудейского странника, вернувшегося к провальному карстовому озеру, где раньше была его родная Гоморра, - поди-ко, паре, выруби уду, да намотай-ко лесу, да закинь-ко здесь либо где подале, - так сразу всё поймешь».

     Захотев этого, я торопливо тронулся дальше. За мостом дорога не была грязной, но от обилия щебня идти по ней было трудно. Местоположение села показалось замысловатым – и боком, и в котловине, и по берегам речки; лощины чередовались с косогорами, по ним – низкие березки, а за ними опять крашеные домики. Ладно, дойду эти остальные километры пешком. Затруднение только в том, что я даже не знаю, сколько их впереди, деревень. Я определенно боялся туда забираться. Узнаваемости не только никакой не ощущалось, но даже нарастала чуждость. Еще неопытный путешественник, я боялся присвоять пространство. Здесь время и пространство впервые стали плотными; хотя и до этого, и потом я захаживал в другие места (и кое-где лишь интуитивно учуяв родство – в Рошале и Нелидове, например), здесь, у своих, б ы л о  т р у д н о. Здесь было неудобно. Здесь многое пугало. Я, например, не осмелился сесть на трактор с тележкой, который направлялся в ту же сторону, а когда он все-таки остановился, з а с т а в и л себя воспользоваться добротой сельского механизатора. Да, так здесь все и делали, эти поселяне, - подсаживали попутчиков, - и все-таки это было не то споспешествование, которое впоследствии сопровождало меня в Заповедник. Здесь з н а л и  моих родственников по матери и были о них невысокого мнения. Станет ли проникновеннее на душе, если еще  кто о них  вспомнит?

    Я отчетливо робел.

     Тракторист высадил на повороте к ферме, я побрел назад к деревне, которую проехали, но там не нашел того хозяина, у которого можно было бы остановиться на ночлег и который вроде бы не только знал деда, но и дружил с ним. Я повернул назад и опять вышел к повороту, где был высажен. Нарастало чувство, что я корреспондент и сейчас пойду к дояркам брать интервью (в брежневские времена очень любили показуху и рапорты от передовиков производства). И все же я не корреспондент и не турист. Я как-то очень озлился на перепутье у этой фермы и даже в злобе подумал, а не рвануть ли пешком обратно в Тарногу?

     День был сильно к вечеру и какой-то дымчатый, черт его дери: как если бы душистый, сильно взбитый молочный коктейль еще и разбрызгали пульверизатором. Вот та деревня, которая открывается взору, это наверно и есть Алферовская? А как эта называется? Никитиха? Но если эта Никитиха, то которая же Лохта?

     Спросить было не у кого: проселки были пусты, точно после отбомбившейся эскадрильи (та же оглохлость от тишины).

    Но, однако, кто-нибудь должен дать ориентиры.

     Следующая деревня оказалась Демидовская. Вход туда обозначался длинным огородцем, местами разгороженным, и у этого огорода ширкал косой упитанный мужик, лысоватый и в очках; дужки очков на затылке стягивались резинкой. Он двигался, как люди с нарушением опорно-двигательного аппарата, - в раскорячку, точно робот. Голова его была кругла и обрита, рубаха навыпуск, тело без талии и без живота; он всматривался в меня с тем напряжением, которое бывает у очень простодушных людей, когда они пытаются тебя опознать. Я осторожно осклабился, как кинозвезда, которая шла бы к уличному автомату покупать пачку дешевых сигарет.

     - Виталик, - назвался он в ответ.

     Передо мной стоял деревенский инвалид, который только-только оправляется от инсульта; на ногах – рваные домашние тапочки. Все ему было внове, как младенцу – первые шаги: и что коса его не слушается, и что знакомых лохотских мужиков он не узнает. Так и читалось в его глазах блеклой синевы: не узнаю кто.

     - Как деревня называется.

     - Демидовскя.

     - А вы не знаете, кто бы пустил заночевать? Я приехал в Стуловскую избу посмотреть.

     - Там не живут.

     - Да мне хоть место. Я там живал в детстве. Корепанова Александра Елизаровича, может, помните?

     - Не.

     - Его внук.

     - Вон в том доме Семен Александрович живет, спросите.