Тарнога. Из книги "Путешествия по следам родни" (СИ)

     Мне же, следователю по их особо важным и часто преступным делам, остается лишь нанести окончательный мазок в картину этого последнего – по времени воспроизведения – путешествия. Уже на другой день я уехал из Алферьевской, стараясь не зацикливаться на том, что в житейском плане, может быть, потерпел очередное поражение. Автобус шел из Тарноги прямо в Вологду, но я вышел на повороте у бетонки, которая вела к переправе через Сухону и в Майклтаун. От шоссе до берега реки было семь километров. Бетонные плиты в два ряда были уложены не всегда ровно и впритык, и тогда нога, глаза  и вестибулярный аппарат на очередные шесть-восемь метров как бы заново приспосабливались. Стояли полный летний ароматный полдень и чудесная тишина, какая бывает посреди хвойного леса, в котором птичек почти что и нет,  а вот лось на травополье или медведь в малиннике очень даже могут вас услышать. Место было сухое, боровое – сфагнум, ягель, сухой брусничник; лому, багульника и кипрея почти нет. Солнце ласково припекало и манило свернуть с дороги и прилечь на моховой подушке. Я понимал, что это немного не так, что это опять розовые очки и идеализация, но душа все равно пела. Потому что я в очередной раз – может, уже двухсотый, - возвращался на родину: the return of the native . В двухсотый, в двухсотпятидесятый, в стотысячный раз. На теплых нагретых, чуть щербатых плитах бетонки поодиночке сидели, раскрывая крылья, как иные жеманницы – глаза, цветные лесные бабочки – адмирал и перламутровка. От  того, что они сидели поодиночке – на запах разогретого битума (вы же знаете этих странниц, они падки только на запахи: цветов, гнили, сладостей), от того, что я мог бы давить их, настолько беззащитно и увлеченно они занимались своим парфюмерным делом, от того, что тишина стояла совсем невесомая, легкая, насыщенная прогретым торфом и растопленной сосновой смолой, - не знаю, но только мне вдруг на этом семикилометровом отрезке пути сделалось так хорошо, как давно не было. Так бы здесь где-нибудь и расположился совсем! Совсем, на всю оставшуюся жизнь. Мгновение было прекрасно, его хотелось задерживать, длить. С наслаждением стукал я по бетонным плитам, бабочки взлетали из-под ног в последнюю секунду, повинуясь, как все живое, инстинкту самосохранения и, по криволинейной траектории пометавшись над кюветами, опять, чаще всего, - я видел, - садились на то же привлекательное место.  Я понимал, что больше нечего делать, как стремиться вперед.