По кромке двух океанов

И среди этого ущелья, повсюду, докуда видит глаз в дождливый день, поднимаются матово-белые клубы пара. Создается впечатление огромного пожара, который только что погасили, залили водой, и теперь все дымится, парит округло и густо. Клубы пара колышутся, меняют очертания, шальным порывом ветра отодвигаются в сторону, на миг открывая то зеленое пятно воды, то пузырящуюся, будто живую, поверхность какого-то темного месива — целебной грязи.

Внизу, там, где нет травы, желтеет ноздреватый голый камень, в котором то ли природой, то ли человеком выдолблены ямы.

Впервые о Киреунских источниках упомянул зоолог, палеонтолог и врач Венедикт Иванович Дыбовский, проживший, кстати сказать, 97 лет. За участие в польском восстании 1863 года его, в то время уже профессора зоологии в Варшаве, приговорили к пятнадцати годам каторги и сослали в Сибирь. По ходатайству прогрессивных русских ученых Дыбовскому разрешили заниматься наукой, и он исследовал озеро Байкал, а также фауну Дальнего Востока. Получив наконец разрешение вернуться на родину, в Минскую губернию, он, однако, поехал не домой, а на Камчатку и с 1879 года стал работать врачом в Петропавловске. Здесь и привлекли его внимание Киреуны. Об их целебных свойствах Дыбовский услышал от фельдшера Григорьева, работавшего неподалеку отсюда, в селе Кресты, и предложил назвать источники Григорьевскими.

Но детально их изучила лишь экспедиция Камчатского областного отдела здравоохранения в 1934 году. Она определила химический состав, дебит (три с половиной миллиона литров в сутки), площадь, занимаемую ключами, число грифонов (их оказалось более двухсот). Некоторые источники били со дна довольно глубоких, до шести метров, воронок, другие оказались послабее, третьи только сочились, образуя никогда не просыхающие лужи. Ученые выяснили, что в древние времена источники вели себя куда более активно, вверх взлетали фонтаны кипящей воды, и Киреунская долина ни в чем не уступала Долине гейзеров…

— Давайте купаться, — предлагает пилот. — Но только, чур, не больше пятнадцати минут! Знаю по собственному опыту…

Раздеваться не хочется — ветер, дождь, крупные, тяжелые капли его поднимают маленькие фонтанчики, на спокойной поверхности воды. Но приехать на другой конец страны, добраться в конце концов до уникальных источников, к которым нет дороги, и не попробовать на себе, что они представляют, — это по крайней мере странно. А раз так, была не была!

Трава холодная, скользкая, но каменный чешуйчатый край ямы уже заметно нагрет. Трогаю воду ногой — приятная, теплая. Прыгаю в созданную природой ванну, неожиданно ухожу в воду с головой и тут же стремительно выскакиваю, едва не ошпарившись: на глубине вода, как кипяток! Наверное, в этом месте бьет очень горячий ключ.

— Забыл предупредить вас, — пилот весело смеется. — Вот сюда плывите, здесь мелко и не обожжетесь. Холодная водичка откуда-то поступает.

Водичка поступает из ручья, чьи-то заботливые руки направили его сюда, ровно столько, сколько требуется… Удивительно приятно сидеть в этой экзотической ванне. Сверху льет дождь, свистит ветер, несется по долине, как по трубе. А в воде тепло, даже слой воздуха над ней нагрелся.

…Пилоты делают крюк, чтобы привезти меня в Ключи.

На заставу я прилетел вертолетом.

Застава стоит на берегу моря: несколько домиков, полигон, вышка, свой особый, всегда немного тревожный, напряженный мир. Время от времени сюда прилетает вертолет, привозит почту, а иногда конфеты или торт для двух маленьких дочек начальника заставы и старшины. С вышки открывается величественный вид на море, а если обернуться — то на покрытые лесом холмы. Холмов много, и они стоят так тесно, что касаются своими основаниями друг друга. Между ними петляет речушка, в которую заходят на нерест лососи. Наверное, можно было бы услышать, как она журчит на перекатах, но все заглушает мерное и глухое дыхание океанского прибоя.

По берегу ходит юноша с аккуратной бородкой, в очках и с двумя фотоаппаратами, подвешенными на груди крест-накрест. Виктор Кайстренко, младший научный сотрудник Сахалинского комплексного научно-исследовательского института. Он занимается вопросами цунами, а на берег, где стоит застава, в ноябре прошлого года набежала волна. Надо расспросить очевидцев, посмотреть.

Вместе с начальником заставы круто спускаемся на берег, непривычно мрачный от совершенно черного песка. Сегодня нет шторма, нет бурунов вдали, только широкие привольные волны с шумом набегают на берег. Даже не верится, что эта ленивая вода может вдруг встать на дыбы и понестись, круша и сметая все на своем пути.

— Чем глубже океан, тем быстрее скорость волны цунами, — рассказывает Виктор, — сотни километров в час… Нет, цунами — это отнюдь не одна Япония, но и Камчатка и Курилы. Еще Крашенинников писал о «чрезвычайном наводнении» в 1737 году, о трехсаженной волне, которая «при отлитии столь далеко… забежала, что море видеть невозможно было».

В особо изрезанных местах побережья высота воды может достигнуть пятидесяти и более метров! Еще одна особенность этих волн — их неимоверная длина: расстояние от гребня до гребня достигает сотен и даже тысяч километров! Для таких гигантских волн нужен океанский простор, и не удивительно, что они способны проделывать огромный путь: возникнуть где-то в пучинах Тихого океана, а обрушиться на Курильские острова.

Ученые разных стран, и прежде всего Советского Союза, США и Японии, работают над тем, чтобы научиться предсказывать поведение цунами, оценивать вероятность наводнения на побережье, предвидеть последствия их разрушительного действия.

— Нет, у нас, к счастью, все обошлось. Вот, говорят, у соседа слева…

Летим к соседу слева. Начальник заставы показывает трещины в земле, на крутом берегу, а потом, угощая обедом, добродушно и неторопливо рассказывает о прошлогоднем цунами.

— В воскресенье это случилось, ноябрьским утром. Помню, дома как раз был, хозяйничал — растапливал печь. И вдруг эта самая печь возьми да и заходи ходуном. Жена мне кричит из коридора: «У меня что-то голова закружилась». Она еще не поняла, что это землетрясение. При втором толчке земля ушла из-под ног… Хотя мы все тут и привычны к разным сюрпризам, однако вижу, что дело серьезное. А тут и донесение поступило: в районе Командор сильный подводный толчок, ожидается цунами, примите необходимые меры. А от цунами какими мерами спасешься — удирай повыше и все. Поднял по тревоге личный состав, да на сопку, там и переждали…

Начальник одной из метеостанций Михаил Яковлевич Учителев, отдавший Камчатке более трех десятилетий трудовой жизни, рассказывал мне о цунами 1952 года. В ту пору он работал на мысе Хадутка. Все началось тоже с землетрясения (впрочем, обычного для тех мест), в пять утра. Минут через сорок вдруг завыли ездовые собаки, привязанные возле землянки. Дежурный наблюдатель вышел, чтобы их успокоить, и тут увидел нечто страшное: на берег по океану, от края и до края, шла черная стена воды; после выяснилось, что ее высота была двенадцать метров. Послышался протяжный гул, задрожала земля… Все, кто в чем был, выскочили во двор и побежали без оглядки на бугор, благо недалеко было. Через минуту от метеостанции, от собак не осталось и следа.

Несколько часов полета, и вертолет выходит на реку Камчатку; некоторое время мы летим над ней, повторяя все ее голубые изгибы, но вдруг начинаем косо приближаться к земле и садимся на пологом, травянистом берегу.

— Хотите посмотреть на крест Атласова? — спрашивает пилот. — Пять минут в вашем распоряжении.

Крест стоит в самом устье какой-то впадающей в Камчатку речки. Он высокий, деревянный, с выжженными по всей перекладине словами: «1697 году июля 13 дня поставил сей крест пятидесятник Володимер Атласов с товарищи 55 человек». И ниже еще одна надпись: «Восстановлен в честь русского землепроходца, открывшего Камчатку — 19–9/VIII—59».

Вот оно, бережное, уважительное отношение к прошлому. Значит, подумалось мне, забвение, которому преданы Нижне-Камчатск или полярная станция возле Тикси, не правило, а досадное исключение. Крест воссоздали по описанию, сделанному Крашенинниковым, увидевшим его через сорок лет после Атласова, — отдали дань уважения отважному русскому человеку, который прошел всю Камчатку с севера до юга и остановился лишь тогда, когда дальше некуда было идти.