По кромке двух океанов

— Лосося тут, наверно, много? — спрашиваю наблюдателя с метеостанции.

— И не видим. Речки нет, вот и не заходит лосось.

— И воды пресной нет, — добавляет его товарищ. — В бочках возим. Пробовали рыть колодец, двадцать метров прорыли, а воды нет. Все один вулканический пепел, а разве он удержит воду!

— Землетрясением интересуетесь? — мой собеседник улыбается. — Раз в месяц регулярно, от трех до шести баллов. Ну а мелких — не в счет.

Да, нелегко жить на острове Матуа.

А люди все равно живут, работают, читают, слушают радио, стараются сделать жизнь интересной, содержательной.

Заходим в одну из квартир, пьем чай. Что ж, квартира как квартира. Очень чисто. Хорошая мебель. Картины на стенах. Полка с книгами. Транзистор. Весело потрескивает в печке сухой плавник: дрова здесь доставляет океан. Позвякивает посуда в буфете от легоньких толчков земли. Шалит мальчик лет четырех.

— Вы знаете, на материке все время болел, а здесь вот уже год живем — и ни разу! — хозяин озорно улыбается. — Чтоб не сглазить…

Когда мы выходим из дому, холодный тайфун бушует по-прежнему. Но в лицо вдруг ударяет какая-то теплая, «чужая» струя, Это с нами прощается вулкан: с его парящей горячей вершины ветер швыряет нам немного тепла.

И снова океан. Снова внизу острова и островки, на этот раз прикрытые шапками кучевых облаков. Шапки надвинуты глубоко, по самые глаза, и видны лишь скалистые основания с обструганными краями. Теперь до самого Южно-Курильска не будет посадки, но самолет все равно летит строго над островами: на некоторые из них надо сбросить мешки с почтой. Вспоминается море Лаптевых, самолет ледовой разведки, морковного цвета вымпел, который зацепился за антенну ледокола. Месяца два прошло с того дня, а кажется, что миновала вечность, — столько новых, все время сменяющихся впечатлений…

Над островом Кетой летим очень низко, угрожающе быстро надвигаются отвесные скалы, глыбы огромных камней на берегу и кажущийся игрушечным белый домик. Возле него стоят три человека и, задрав кверху головы, машут руками. Через дверь, которую открыл штурман, врывается струя ледяного воздуха, и мешок с почтой летит вниз.

На Кунашире я прощаюсь с пилотами и записываю их адреса.

Темнеет по-южному быстро: как-никак, а широта Сочи. Сумерки уже бродят по летному полю, по маленькому одноэтажному поселку, но солнце еще бросает свои прощальные лучи на кривоплечий вулкан Менделеева. Пятна снега посреди его темно-зеленой шубы выделяются особенно рельефно.

До Южно- Курильска меня подвозят местные авиаторы: идет грузовая машина со скамейками по бортам и фанерным козырьком по эту сторону кабины. Дорога сначала петляет лесом, корни деревьев прошили ее насквозь, и машину нещадно подбрасывает. Но вот водитель сворачивает к океану и выезжает на берег. Сейчас время отлива, и обнажившееся дно настолько твердо, что тяжелый грузовик почти не оставляет на нем следов.

— Курильский асфальт, — усмехается сидящий рядом диспетчер.

Скоро становится совсем темно, и водитель включает фары. Океан кажется пустынным и необитаемым. И вдруг, словно кто-то повернул выключатель, водная гладь озаряется огнями. С каждой минутой их становится все больше. На фоне черного неба и черного океана одно за другим как бы возникают из небытия суда — первое, второе, десятое, может быть, сотое… С их бортов гроздьями свешиваются горящие электрические люстры. Картина выглядит сказочной, неправдоподобной… Идет лов рыбы.

Грузовик довозит меня до небольшого деревянного домика гостиницы с домашними ставнями на окнах и крылечком, защищенным от дождя навесом. В коридоре за видавшим виды письменным столом сидит худая пожилая женщина в косынке, с быстрыми глазами на загорелом до черноты лице, которое при моем появлении становится озабоченным.

— С приездом!.. Только где же мне вас поместить? — сходу произносит она, хотя я еще не сказал ни слова.

В коридоре вдоль стены стоят заправленные раскладушки, красноречиво свидетельствующие о том, что мест нет и, наверное, не будет.

— Да уж где-нибудь поместите, — запоздало отвечаю я,

— Разве что на моем диване, больше негде, — говорит женщина, показывая рукой на старомодной диван с высокой спинкой и валиками.

Так я знакомлюсь с «хозяйкой острова», как ее здесь называют, а по должности — дежурной гостиницы Тамарой Константиновной Шалайкиной. Гостиница переполнена. Я заглядываю в книгу, куда записывают паспортные данные жильцов, и на одной неполной странице насчитываю представителей девяти ближних и дальних городов.

Ночью сплю плохо. Коридор, где стоит диван, наполнен дыханием утомившихся за день людей. На улице хлещет дождь, под ветром мотается туда-сюда и скрипит калитка в заборе напротив. С рассвета к этим звукам прибавляется карканье воронов. В окно видно, как они сидят на верхушке голого тополя, чистят перья и переговариваются противными гортанными голосами.

— Что, не спится с непривычки? — спрашивает Тамара Константиновна, должно быть заметив, что я без конца ворочаюсь. — Ничего, поживете с недельку, привыкнете.

— Я на три дня приехал.

— Самолета, однако, не будет. Через неделю первый самолет полетит… Тайфунчик начался.

Дует действительно изрядно. Холодный дождь с тяжелыми, крупными каплями слепит глаза, когда я иду по длинной улице Третьего сентября, очевидно главной в Южно-Курильске. Она застроена одноэтажными деревянными домами и прижата к океану. С заборов, сделанных из рыболовных сетей, медленно стекают крупные капли. Залиты водой борозды между грядками на огородах.

На главной улице нет новых домов, а крыши старых обвязаны тросами, чтоб не снес ветер. Поселок строится в цунами безопасной зоне, высоко наверху. Крутые деревянные лестницы ведут на голую сопку; оттуда, не сходя с места, можно увидеть и Тихий океан, и Охотское море.

Сворачиваю в первый попавшийся переулок и выхожу на берег. В разгаре прилив, и «курильский асфальт», по которому мы вчера мчались на машине, залит водой. На берегу стоят в воде старые, ржавые шхуны, лодки. Мимо проходит суденышко с черными, сплющенными колоколами кальмаров, устилающих палубу. Трактор, натужно ревя, тащит по песку в море плашкоут…

В гостинице, куда я возвращаюсь, хорошенько продрогнув, тепло, топится плита на кухне и пахнет жареными грибами.

— Да не грибами, кальмаром, — улыбается Тамара Константиновна. — Это я вам приготовила.

На сковороде лежит нечто цветом и формой похожее на лапшу; рядом тряпками валяются черные пучеглазые кальмары — их еще не успели очистить.

— Ешьте, вкусно ведь, — уговаривает Тамара Константиновна.

…Дождь льет три дня и три ночи подряд, а на четвертый день стихает. Ветер дует с прежней силой, все так же вздрагивает под его ударами здание гостиницы, скрипит калитка напротив, но в разрывах туч все чаще проглядывает солнце, и я решаюсь добраться до знаменитого на Кунашире места, которое называется Горячий пляж.

— Провожатого с собой возьмите, а то заблудитесь, — заботится Тамара Константиновна и тут же, выглянув в окошко, кричит кому-то на улице: — Петя! Сходишь с товарищем на Горячий пляж!

Пете лет тринадцать на вид, он веснушчат, вихраст, худ и, как вскоре выясняется, сам собирался туда же, намереваясь сварить в кипящем источнике краба, конечно, если удастся его поймать.

Тропка идет вдоль бледно-зеленых зарослей молодого бамбука. Его тонкие узловатые прутья сплелись между собой так густо, что стали непреодолимым препятствием даже для медведей. Двести растений на квадратном метре! Плотная, упругая стена так высока, что я не могу дотянуться рукой до ее верхнего края. Затем начинается царство гигантских лопухов, тоже выше человеческого роста, с метровой ширины листьями, красиво просвечивающими на солнце.

Но вот дорожка уходит вверх, на сопку, заросли бамбука и лопухи остаются внизу, и мы попадаем под власть кунаширского леса. Издали он кажется черным, но стоит чуть углубиться в него, как поражаешься огромному разнообразию красок.