Путешествие по Средней Азии

Кёне-Ургенч считается четвертой станцией, хотя путь туда длится лишь

три часа. Эта древняя метрополия знаменитого в Средней Азии Хорезма - самая

бедная среди всех своих това-рищей по несчастью в Азии, и, как бы ни славили

и устно, и в книгах ее прежний блеск, мы удостоверяемся, глядя на нынешние

руины, что это был центр только татарской цивилиза-ции. Сегодняшний город -

маленький, грязный и не имеет боль-шого значения, однако раньше он,

по-видимому, был больше, потому что разбросанные вне стен города руины

позволяют судить о его прежних размерах. Руины эти датируются по исламскому

летосчислению культурной эпохой хорезмшахов. Самое примечательное здесь -

это упомянутая уже в моих путе-вых описаниях мечеть Тюрябек-ханым (не

Тюрябек-хан), больше и великолепнее, чем Хазрети-Пехливан, которую принято

счи-тать самым прекрасным монументом города Хивы и которая со своими

изразцовыми мозаиками, где преобладает желтый цвет, не уступает аналогичным

памятникам архитектуры в Туркестане. Упомянем мавзолей Шейх-Шереф с высоким

бирюзовым купо-лом, а также усыпальницы Пирияра, отца знаменитого Пехливана,

и шейха Наджм ад-Дин Кубра. Последняя была близка к разрушению, но

восстановлена в недавнее время благодаря *[120] *щедрости Мухаммед

Эмин-хана. Говорят, что в окрестностях имеется несколько каменных стен и

башен, например Пульджайду ("Деньги уничтожают"), которая лежит в трех часах

пути. Когда буря разметает там песчаные наносы, зачастую на свет появляются

монеты и посуда из серебра и золота; люди, которые просеивают песок, нередко

бывают вознаграждены за свой труд. Назовем также Айсенем, или павильон

Айсенем и Шахсенем, памятник знаменитым влюбленным, судьба которых,

описанная в романе, часто воспевалась трубадурами. Это, по-видимому,

стереотипное название для всех отдельно стоящих парных руин, потому что

Шахсенемы имеются как в других районах Хивы и Бухары, так и недалеко от

Герата, и повсюду рассказывают ту же легенду с небольшими изменениями.

От Кёне-Ургенча дорога разветвляется на две, по длине мало отличающиеся

друг от друга. Однако проходящая по менее заселенной местности ведет через

Порсу и Илалы [Ильялы], по ней ходят только большими группами, так как

близость разбой-ников човдуров и туркмен-йомутов делает этот путь не

особенно надежным вплоть до Ташауза. Вторая дорога все больше при-ближается

к Оксусу и тянется вдоль него по прибрежному району, где засеянные поля

только изредка прерываются усадь-бами (ховли), деревнями и базарами. Эту

дорогу, хотя она длиннее и более утомительна из-за множества оросительных

каналов и рвов, лежащих на пути, летом выбирает большинство путников, потому

что на первой дороге караван распускается только у Ташхауза, и каждый может

продолжать свой путь самостоятельно, на второй же это происходит уже у

Кипчака.

Когда я вернулся в Хиву, мои друзья, уставшие от ожидания, начали

настаивать на том, чтобы покинуть Хиву на следующий день, так как все

нарастающая жара не без основания вызывала у них беспокойство по поводу

нашего путешествия в Бухару. Я пошел к Шюкрулла-баю, которому я в Хиве столь

многим был обязан, чтобы попрощаться с ним, и был по-настоящему растро-ган,

когда благородный старец пытался отговорить меня от моего намерения,

нарисовав мне ужаснейшую картину Бухара Шериф (благородной Бухары). Он

описал мне политику эмира как политику недоверия и предательства и сказал,

что эмир обходится враждебно не только с англичанами, но и с каждым

чужеземцем. Как большую тайну он рассказал мне, что несколь-ко лет назад

даже один осман, которого покойный Решид-паша прислал в Бухару в качестве

преподавателя военного дела, был злодейски убит эмиром, когда он после

двухлетнего пребывания в Бухаре хотел вернуться в Стамбул.

Эти старания отговорить меня, хотя Шюкрулла-бай вначале вполне верил,

что я дервиш, были особенно поразительны, и у меня возникла мысль, что этот

человек, хотя и не раскрыл меня, все же при более частых контактах разглядел

мое инкогни-то и теперь, вероятно, предполагал, что я какой-то совсем другой

человек. Этот благородный старец был в молодые годы однажды *[121] *в Герате

у майора Тодда (в 1839 году), и несколько раз его посылали в Петербург; в

Константинополе, как он мне рассказы-вал, ему также часто доводилось

общаться с френги. Возможно, что он там получил представление о нашем образе

мышления и наших научных стремлениях и поэтому с особой приветли-востью взял

меня под свою защиту. Когда он подал мне руку для поцелуя, в его глазах

мелькнула слеза; кто знает, какие чувства ее вызвали.

Хана я также одарил своим прощальным благословением, и он попросил меня

на обратном пути проехать через Хиву, так как он хотел отправить со мной

посла в Константинополь, чтобы получить от нового султана традиционную

инвеституру на свой пост. Я ответил, что думать о будущем грех, посмотрим,

как распорядится судьба (кисмет). Распрощавшись со всеми друзьями и

знакомыми, я покинул Хиву, пробыв там почти целый месяц.

Х

*Отъезд из Хивы в Бухару. - Три дороги. - Ходжа. - Ханка. - Оксус и

переправа через него. - Великая жара. - Шурахан. - Базар. - Япкенари. -

Аккамыш. - Тёйебоюн. - Удивительный разговор с киргизской женщиной о жизни

кочевников. - Тюнюклю. - Аламан текинцев. - Каравану угрожает опасность, и

он возвращается в Тюнюклю. - Караван вынужден бежать в пустыню. - Жажда. -

Гибель верблюдов. - Шоркутук. - Медемин Булаг. - Смерть хаджи. - Буря. -

Автор в опасности. - Радуш-ный прием у персидских рабов. - Первое

впечатление от "благо-родной Бухары".*

Когда мы, все приготовив к отъезду, собрались на тенистом дворе

Тёшебаза, я воочию убедился, какое благородное влияние оказала набожность

Хивы на наш нищенский караван. Только у самых скупых можно было заметить

следы прежних лохмотьев; вместо рваных меховых шапок, принятых у йомутов,

появился снежно-белый тюрбан, все мешки были битком набиты, и ра-достно было

видеть, что последние бедняки обзавелись ослом. Со мной также произошли

большие перемены, потому что я приобрел в свое распоряжение целого осла и

половину верблю-да; на первом я ехал верхом, в то время как второй служил

для транспортировки моего походного мешка, где лежали одежда, несколько

рукописей, купленных мною, и провизия, потому что теперь я вез с собой не

черную муку, как в пустыне, а белые погача (маленькие пирожки, испеченные в

бараньем жиру), рис, масло и даже сахар. Только свою одежду я не хотел

менять. Хотя я и приобрел рубашку, я остерегся ее надеть, так как этот

предмет роскоши мог бы меня изнежить, а это было еще преждевременно.

* [122] *От Хивы до Бухары у нас был выбор между тремя дорогами: а)

через Хезаресп и Фитнек [Питняк]; Оксус тогда нужно перейти у Кюкюртлю; б)

через Ханку и Шурахан на правом берегу реки два дня по пустыне до Каракёля;

в) вверх по реке до Эльчига. Так как мы решили ехать по суше, то выбор между

двумя первыми дорогами был предоставлен нашему керванбаши по имени Ах-мед,

таджику из Бухары, у которого мы и еще один хивинский торговец одеждой,

сопровождавший нас, наняли верблюдов; он считал дорогу через Ханку наиболее

надежной и удобной в это время года.

Был вечер 27 июня, когда мы, покончив с бесконечной раздачей