Путешествие по Средней Азии

сантимов) у его хазнадара^57 . Я сердечно поблагодарил, произнес последнее

благословение и удалился. Когда я спешил домой через ожив-ленную толпу,

заполнявшую ханские дворы и базар, все при-ветствовали меня почтительным

"Салям алейкум". Только ока-завшись в стенах моей кельи, я вздохнул

свободно, будучи немало доволен тем, что хан, с виду такой ужасный и

распутный, каждая черточка в лице которого выдавала слабого, глупого и

дикого тирана, был против обыкновения добр ко мне и что я могу

беспрепятственно, насколько позволит мне время, разъез-жать по ханству. Весь

вечер у меня перед глазами стояло лицо хана с глубоко запавшими глазами, с

жидкой бороденкой, блед-ными губами и дрожащим голосом. Какое счастье для

чело-вечества, часто повторял я себе, что темное суеверие ограни-чивает

власть и кровожадность таких тиранов.

Намереваясь совершить дальние поездки в глубь ханства, я хотел по

возможности сократить время пребывания в столице; самое достопримечательное

можно было осмотреть довольно быстро, если бы повторные приглашения хана,

чиновников и ку-печеской знати не отнимали у меня много времени. Прослышав,

что мне оказана милость ханом, каждый хотел видеть меня своим гостем в

обществе всех хаджи, и для меня было мучением принимать шесть-восемь

приглашений в день и по обычаю угощаться чем-либо в каждом доме. У меня

волосы встают дыбом при воспоминании, как часто я в три-четыре часа утра, до

восхода солнца, должен был сидеть перед огромной миской риса, плавающего в

курдючном жире, и есть его на голодный желудок. Как тосковал я тогда по

сухому, пресному хлебу в пустыне и как охотно променял бы эту убийственную

роскошь на целительную бедность. В Средней Азии есть обычай при любом, даже

самом простом визите расстилать дастурхон (чаще всего грязная пест-рая

скатерть из грубого полотна, на которой помещается хлеб для двух человек), и

гость должен немного поесть. "Не могу больше есть" - выражение для жителя

Средней Азии невероятное, свидетельство невоспитанности. Мои коллеги-хаджи

всегда яв-ляли блестящие доказательства своего хорошего воспитания, и я

удивляюсь, что они не лопнули от тяжелого плова, так как однажды я

подсчитал, что каждый из них съел по фунту *[99] *курдючного жира и по

четыре фунта риса (не считая хлеба, моркови, брюквы и редьки) и сверх того

выпил, без преувеличения, 15-20 больших пиал зеленого чая. В подобных

подвигах я, конечно, отставал, и все удивлялись, что я, несмотря на свою

книжную ученость, получил только половинное образование.

Не меньше мучили меня ученые мужи, а именно улемы города Хивы. Эти

господа, всему на свете предпочитавшие Турцию и Константинополь, хотели от

меня, как главного представителя турецко-исламской учености, услышать

разъяснения многих меселе (религиозных вопросов). Упрямые узбеки в своих

огромных тюрбанах вгоняли меня в пот, когда начинали беседу о предпи-саниях,

как надо мыть руки, ноги, лоб и затылок, как по заповедям религии надо

сидеть, ходить, лежать, спать и т.д. Султан (как признанный преемник

Мухаммеда) и его прибли-женные считаются в Хиве образцом в исполнении всех

этих важных законов. Его величество султана Турции представляли здесь

мусульманином, носящим тюрбан по крайней мере в 50 локтей, с бородой по

грудь, с одеждами, доходящими до пят. И я рисковал бы жизнью, рассказав, что

он подстриг волосы и бороду a la Fiesco, что его платье заказывается у

Дюзетуа в Париже. Мне действительно было жаль, что я не мог дать достаточных

разъяснений этим добрым и любезным людям, да и как бы я осмелился на

что-либо подобное при такой резкой противоположности наших воззрений! По

прибытии в Бухару мы подробнее займемся этим предметом, здесь мы затронули

его лишь постольку, поскольку это было первым соприкосновением с интересным

вопросом о различиях между восточной и западной исламской цивилизациями.

Так как Тёшебаз, приютивший нас, благодаря своему боль-шому бассейну и

мечети считался общественным местом, двор всегда кишел посетителями обоих

полов. Узбеки носят конусо-образные меховые шапки, большие, неуклюжие сапоги

из юфти и при этом летом расхаживают лишь в одной длинной рубахе. Позже я

тоже надел эту одежду, так как не считается непри-личным, пока рубаха еще не

утратила белизны, появляться в ней даже на базаре. Женщинам, в их длинных

конусообразных тюрбанах, состоящих из 15-20 русских платков, несмотря на

гнетущую жару закутанным в платья из плотной ткани, обутым в неуклюжие

сапоги, приходится таскать домой тяжелые кув-шины с водой. Иногда некоторые

останавливались у моих дверей и просили немного хаки шифа (целительной земли

(Ее приносят с собой паломники из Медины, из дома, где, как утверждают, жил

пророк; она используется правоверными как лекарство против всех болезней.))

или нефес (святого дыхания), жалуясь на свои действительные или

вообра-жаемые недуги. Я не мог отказать этим бедным созданиям, многие из

которых имели поразительное сходство с дочерьми Германии, в их просьбе; они

садились перед моей дверью на корточки, и я ощупывал, шевеля губами, как бы

молясь, больное *[100] *место на теле и трижды сильно дул на него; после

этого раздавался глубокий вздох, и некоторые утверждали, что сразу, в ту же

секунду, чувствовали облегчение.

Дворы мечетей в Хиве - это то же самое, что для бездельников в Европе

кафе; в большинстве их есть большой бассейн, рас-положенный в тени

прекраснейших платанов и вязов. Хотя стояло начало июня, жара здесь была

неимоверно гнетущей, но, несмотря на это, я вынужден был сидеть в своей

келье без окон, потому что стоило мне отправиться в манящую тень, как меня

сразу же окружали толпы народа, донимая глупейшими вопро-сами. Один хотел

брать уроки религии, другой спрашивал, есть ли места еще более прекрасные,

чем Хива, а третий хотел раз и навсегда доподлинно узнать, действительно ли

великий султан получает ежедневный обед и ужин из Мекки и их доставляют от

Каабы во дворец в Константинополе за одну минуту. Если бы добрые узбеки

знали, сколько шато-лафита и марго украшало великолепный стол во времена

Абдул Меджида!

Из знакомств, завязанных мною здесь, под платанами, для меня было

интересным знакомство с Хаджи Исмаилом, которого мне представили как

константинопольца и который по языку, жестам и одежде, несмотря на свое

узбекское происхождение, был так похож на жителя Константинополя, что я

нежно обнял его как своего соотечественника. Действительно, Хаджи Исмаил

провел 25 лет в турецкой столице, бывал во многих знатных домах и утверждал,

что иногда видел меня в доме NN, он даже, казалось, припоминал моего отца,

якобы бывшего муллой в Топхане. (Квартал Константинополя.) Я остерегался

уличать его во лжи, напротив, заверял, что он в Стамбуле оставил по себе

хорошую славу и что все с нетерпением ждут его возвращения. Как рассказал

мне сам Хаджи Исмаил, на берегах Босфора он исполнял обязанности

воспитателя, банщика, шорника, каллиграфа, химика, а значит, поэтому и

колдуна. В родном городе его очень уважали, осо-бенно за его последнее

ремесло. У него дома было несколько маленьких дистилляторов, и, так как он

из листьев, плодов и другого сырья выжимал масло, легко понять, что его

сооте-чественники требовали у него сотни разных эликсиров. Маджун (декокты)

против импотенции - излюбленные лекарства в Турции и Персии - в большом