Загадки и трагедии Арктики

По словам матросов, чудом сумевших вернуться на зимовку, они отвезли тело старшего лейтенанта на ближайший берег острова Рудольфа и похоронили его среди камней то ли на мысе Аук, то ли на мысе Бророк — оба были малограмотны, плохо ориентировались на местности. Самые тщательные поиски могилы Седова, проводившиеся на Рудольфе в 1938 г. и в последующие годы, не дали результата, что породило немало зловещих домыслов...

На Большой земле тем временем росло беспокойство за судьбу «Фоки» и его экипаж. Связи с экспедицией не было: Седов в последний момент решил оставить на берегу судовую радиостанцию из-за неявки радиотелеграфиста, представителя диковинной для той эпохи профессии. Причем и тут имеется характерный штришок. Давая интервью газетчикам незадолго до выхода в море, начальник экспедиции заявил, что вообще-то кандидат в радиотелеграфисты у него появился, предлагал тут свои услуги один инородец, но он, Седов, решил отказаться от «сомнительной» кандидатуры!

Одним из тех, кто первым высказал беспокойство по поводу исчезновения экспедиций Седова, Брусилова и Русанова, был Леонид Львович Брейтфус, организатор многих научных начинаний на Крайнем Севере. Заведуя гидрометеорологической частью Главного гидрографического управления в Петербурге, он, как никто другой, способствовал освоению арктической трасты, активно поддержав, в частности, ГЭ СЛО под начальством Б. А. Вилькицкого.

Благодаря таким энтузиастам, как Брейтфус, поисково-спасательные работы были начаты. Но взгляните на рапорт, направленный в 1914 г. на имя начальника Главного морского штаба России руководителем военной гидрографии генерал-лейтенантом М. Е. Жданко. Перечислив фамилии ряда адмиралов, каперангов и кавторангов, которым было предложено возглавить экспедицию на поиски Г. Я. Седова, генерал констатировал, что все они, по размышлении, отказались от такого предложения, и, заключал М. Е. Жданко, «я не мог не видеть, насколько непопулярен, чтоб не сказать больше, Седов среди них».

Знаменательное признание! Ничего подобного не отмечено по отношению к Русанову, равно как к Брусилову или Вилькицкому, экспедиция которого также считалась какое-то время исчезнувшей,— всех их искали охотно и настойчиво. На поиски Седова, конечно, тоже вышли, ведь в таком деле антипатии к отдельно взятой личности не могут пересилить тревогу за судьбу остальных. «Фока», однако, сумел с величайшими трудностями самостоятельно возвратиться на Большую землю.

В августе 1914 г. судно пришло в Архангельск. На безлюдной Земле Франца-Иосифа остались две могилы — Седова и механика И. А. Зандера, умершего от цинги в бухте Тихой. Правда, экипажу «Фоки» посчастливилось подобрать на одном из островов архипелага двух участников экспедиции Брусилова, штурмана Альбанова и матроса Конрада (через несколько лет Л. Л. Брейтфус помог Альбанову опубликовать известный нам дневник). Шла мировая война, никому не было дела до полярников, тем более отнюдь не триумфаторов. Но минуло всего десять лет, и имя Георгия Седова стремительно заняло не просто высокое — высочайшее место в русской арктической иерархии. Как же это произошло?

В первые послереволюционные годы пресса как бы по инерции не жаловала Седова. Его величали и монархистом, и неврастеником, и нововременцем, и самоубийцей. Однако после выхода в свет книги Н. В. Пинегина «В ледяных просторах» (1924 г.), где были подчеркнуты одни только положительные черты личности героя, имя Седова сделалось символом всего лучшего, возвышенного, доблестного в отечественной полярной истории. Причем — и это следует особо отметить — символом едва ли не единственным. А поскольку книга Пинегина многократно издавалась под разными названиями, поколения читателей прошли своеобразную «седовскую» выучку, прочно восприняв и впитав в себя светлый образ героя и мученика (имеется в виду не только мучительная смерть во льдах, но и непонимание, непризнание, шельмование в условиях царского самодержавия), отдавшего жизнь за идею, за Северный полюс.

Имя Седова стало быстро оттеснять все прочие имена, и это поразительно — ведь летопись русской Арктики насыщена сотнями фамилий храбрецов-первопроходцев, отдавших Северу и все свои силы, и нередко саму жизнь (надеюсь, читатель этой книги уже успел в том убедиться). Ни одна монография, ни одна статья по истории исследования. Заполярья не обходилась (и по сей день не обходится) без почтительного, а чаще безудержно восторженного рассказа о седовской экспедиции. Словно она без жертв и потерь завершилась небывалым успехом, «покорением» полюса! «Экспедиция выдающегося русского полярного путешественника Георгия Яковлевича Седова к Северному полюсу» — вот какие слова как бы навечно начертаны на знаменах, овевающих имя и деяния старшего лейтенанта. Полноте, какой полюс, при чем тут полюс? Позволительно ли поминать всуе эту и доселе труднодостижимую точку, на пути к которой Седовым было преодолено всего около двухсот километров? Двухсот из двух с лишним тысяч!

Отдельные голоса, взывавшие к объективности, время от времени раздавались и в 20-е, и в 30-е гг., но они смолкали один за другим. Замолк писатель и историк Арктики Б. Г. Островский, замолк В. Ю. Визе, рискнувший опубликовать в 1939 г. в журнале «Новый мир» вполне доброжелательные, хотя и несколько критические заметки-воспоминания о Седове — Владимира Юльевича тотчас резко, в духе времени, одернули в журнале «Советская Арктика», и до конца дней он уже не высказывал о своем бывшем начальнике ни одного «негативного» слова.

О Седове, единственном, если не ошибаюсь, русском полярнике, вышла книга в престижной серии ЖЗЛ, о нем слагались стихи и поэмы. Большой и мужественный художник слова Николай Заболоцкий отдал в 1937 г. поэтическую дань «отважному сыну Земли», чей «старый компас мы сменили новым», и теперь вот «жить бы нам на свете без предела, вгрызаясь в льды, меняя русла рек...». Поэт боготворит Седова, он пишет о нем влюбленно и вдохновенно, завершая свое произведение так:

И мы пойдем в урочища любые,

И если смерть застигнет у снегов,

Лишь одного просил бы у судьбы я:

Так умереть, как умирал Седов.

Как страшно он умирал, мы знаем (и поэт тоже знал). Помним также, что возле его могилы остались два осиротевших полуживых матроса, увлеченных фанатиком полюса в гибельный поход, откуда — уж он-то ведал это точно! — нет возврата. Нужно ли, этично ли воспевать такой поход и такую смерть? Можно ли «равняться» на нее? И одно дело, когда романтик Заболоцкий героизирует в конце 30-х гг. и Седова, и его гибель, а другое — когда мы, сегодняшние, умудренные опытом истории, в том числе кровавой истории личностей и их культа, продолжаем, ничтоже сумняшеся, призывать молодежь «делать жизнь» с Седова. Убежден, что это безнравственно и опасно.

Снова и снова скажу: Георгий Яковлевич был ярким, незаурядным человеком, хорошим специалистом-гидрографом, заслуживающим уважения и признательности. Но неужели не ясно, что идти к полюсам, в Арктику и Антарктику, в бурные моря, на высокие вершины, в глубины недр и океанов — словом, в любую трудную и рискованную экспедицию — идти, как он, без длительной подготовки, без мало-мальского опыта походов по дрейфующим льдам (у него этот опыт равнялся нулю, а Роберту Пири, чтобы приблизиться к заветной полюсной точке, понадобилось 23 года!), презирая дельные советы и здравый смысл, да еще не, стыдясь саморекламы,— так идти нельзя. Ни в былые времена, ни в наши дни, ни когда-либо в будущем!

Спрошу читателя (и себя самого): неужели хоть кто-то согласится, чтобы его собственные дети и внуки, поставив перед собой, подобно Седову, благородную цель, также отправились бы на ее достижение «по-седовски», образно говоря, с архангельскими дворняжками и без нансеновских примусов, а потом в лютых муках, физических и моральных, погибли бы, сделав на пути к светлой и святой цели всего лишь сто (тысячу, десять тысяч, это не столь важно) шагов? Думаю, такого не захотел бы ни для себя, ни для своих близких ни один находящийся в трезвом рассудке человек.