Загадки и трагедии Арктики

Предвижу недоуменный встречный вопрос: а разве это не ясно, разве не сказано в различных монографиях и популярных произведениях о плавании «Геркулеса», что после успешных исследований на Шпицбергене, где были открыты и застолблены для России несколько угольных месторождений, Русанов взял курс на восток, намереваясь пройти весь Северный путь до Берингова пролива? Да при этом не традиционной трассой вдоль «фасада», а так называемым северным вариантом, в обход Новой Земли и всех прочих островов и архипелагов Ледовитого океана (о Северной Земле, мы помним, до 1913 г. не было известно ничего).

Все справедливо, в любом труде о русановской экспедиции непременно приводится полный текст самой последней записки начальника от 18 августа 1912 г., отправленной на Большую землю из промыслового становища на Новой Земле: «Иду к северо-западной оконечности Новой Земли, оттуда на восток. Если погибнет судно, направлюсь к ближайшим по пути островам Уединения, Новосибирским, Врангеля. Запасов на год, все здоровы. Русанов». И все без исключения авторы, ссылаясь на этот документ, единодушно трактуют его как четкое желание Русанова проложить новаторскую трассу во льдах, ту самую высокоширотную дорогу, которую на наших глазах торят среди мощный дрейфующих льдов современные атомоходы типа «Арктики» и «Сибири» — они идут с запада на восток и с востока на запад по кратчайшему пути через околополюсное пространство.

Правда, в 1987 г. появилась книга о В. А. Русанове московского географа и историка Арктики В. С. Корякина, в которой говорится, что версия последнего маршрута «Геркулеса» ошибочна. В. С. Корякин утверждает, будто в 1912 г. Русанов хотел дойти всего лишь до устья одной из великих сибирских рек, Оби или Енисея. При этом автор не склонен ассоциировать перечисленные в русановской записке объекты (начиная с Новой Земли) с трассой намеченного плавания, и подобный подход выглядит, как мне кажется, не очень убедительно.

Если же оставить в стороне споры об истинных намерениях Русанова, нелишне задаться дополнительным вопросом: почему он обставил свое предприятие небывалой секретностью, почему ни один из членов экипажа не знал толком, куда конкретно и на какой срок уходит он в Ледовитый океан на борту «Геркулеса»? В письмах штурмана К. А. Белова к родным говорится, например: «Идем на Шпицберген, оттуда на Новую Землю, остров Уединения и обратно на Новую Землю, где зазимуем». А в другом письме сказано: «С Новой Земли пойдем в Карское море, оттуда — в Архангельск» (эта фраза «работает» на версию В. С. Корякина). Ну, и еще одно «почему»: как объяснить, что ни в одном пункте побережья, ни на одном островке, несомненно посещенном русановцами, не обнаружено ни единой записки, из которой стал бы понятен ход экспедиции, где сообщалось бы о состоянии ее участников (а есть все основания полагать, что они попали в бедственную ситуацию)?

Поистине такой сверхсекретности, абсолютно непонятной завуалированности, в общем-то, совершенно невинных замыслов, кажется, не найти аналога в арктической истории (речь, естественно, не идет о военных секретах, которых у Русанова не было). И эта сознательная «затемненность», загадочность и таинственность и привели, по моему мнению, к трагедии.

Все-все здесь неясно! Зачем было Русанову «путать следы»? Почему он, уже на деле доказавший и личную храбрость, и предусмотрительность, вдруг допустил легкомыслие, которое так и хочется назвать непростительным? Что, боялся обвинений в неприспособленности «Геркулеса» к трудному ледовому плаванию? Наверное, не без этого. Во всяком случае существует свидетельство: отец капитана Кучина, старый корабел-помор, настоятельно советовал сыну не соваться во льды на посудине с мотором мощностью в... двадцать четыре лошадиные силы и водоизмещением шестьдесят три тонны. И сын как будто заверил родителя, что и он, и начальник экспедиции это прекрасно осознают и рисковать жизнями не собираются (очевидно, главная ставка делалась на открытую воду по всему маршруту). Но тогда какие еще могут быть побудительные мотивы для проявленной Русановым скрытности?

А отсюда следует крайне пессимистический вывод: поскольку мы не ведаем, куда, с какой целью и в расчете на какие сроки плыл Русанов, то и поиски его следов представляются проблематичными. Необходимо при этом еще помнить, что экспедиция не только плыла, но и какую-то часть пути шла пешком, ибо «Геркулес» почти наверняка погиб, о чем говорят предметы, найденные в середине 30-х гг. на островах близ таймырского побережья.

Конечно, более чем соблазнительно представить себе, что сегодня, когда читаются эти строки, на каком-то приметном мыске либо просто посреди прибрежной тундры высится полуразвалившаяся пирамидка-гурий, в Основании которой лежит консервная банка, а в ней — записка о пройденном пути, об испытаниях и бедах, смертях и надеждах на спасение. Путешественники прошлого неизменно пользовались этим немудреным методом, и кто знает, может быть, еще при жизни нашего поколения отыщутся последние прощальные строки, нанесенные на бумагу рукой последнего из русановцев?..

Поговорим теперь еще об одном российском прототипе капитана Татаринова, о начальнике экспедиции на «Святом великомученике Фоке» к Северному полюсу старшем лейтенанте Георгии Яковлевиче Седове. И сам автор «Двух капитанов», и великое множество читателей романа зримо видят и всем сердцем ощущают в образе Ивана Львовича облик прославленного (в следующем разделе я попытаюсь объяснить, почему остановил выбор именно на этом достаточно затертом эпитете) русского полярника.

Как и Седов, каверинский герой родился на берегу Азовского моря, вышел из низов, волей, терпением, трудолюбием проложил себе дорогу в «высшее общество», стал образованным моряком-исследователем. Как и Седова, его недолюбливало начальство, а когда он, капитан Татаринов, задумал дерзновенное арктическое предприятие — экспедицию на полюс, ему отказали в поддержке, и это возымело самые печальные последствия.

Упоминаемые в книге сухой бульон Скорикова, взятый на борт «Святой Марии», деньги, собранные по подписке частными лицами, донесение капитана, напечатанное не где-нибудь, а именно в суворинской газете «Новое время»,— все это реалии экспедиции Седова. Столь же реальна не раз возникающая на страницах «Двух капитанов» недобрая фигура промышленника- спекулянта фон Вышимирского (Вышмирского, Вышомирского — тут есть разночтения), поставившего Татаринову (читай: Седову) тухлую солонину и прочие негодные продукты, а также пресловутых архангельских дворняжек вместо полноценного провианта и отборных ездовых сибирских лаек, о чем у нас еще будет случай поговорить подробнее.

Об экспедиции Седова известно практически все, нет ни загадок, ни тем более тайн. Сборы в дорогу проходили. гласно, даже скорее громогласно, под шум газет, банкетов и молебнов. Седов твердо обещал водрузить русский флаг на Северном полюсе, и восторженные толпы на Соборной пристани Архангельска торжественно проводили «Фоку» в победный путь. Но многие из по-настоящему сведущих людей не сомневались уже тогда в грядущем провале громкого предприятия, предрекали очередную драму во льдах. Обратимся хотя бы к одному из писем Ерминии Жданко, датированному 10 сентября 1912 г. Вот что сообщает с борта «Святой Анны» юная морячка, впервые попавшая в Арктику: «Между тем, когда об экспедиции (Брусилова.— 3. К.) знает чуть ли не вся Россия, нельзя же допустить, чтобы ничего не вышло. Довольно уже того, что экспедиция Седова, по всем вероятиям, кончится печально. Здесь мы узнали о ней мало утешительного...»

Имя Георгия Седова сопровождает нас всю жизнь. Со школьных лет мы знаем о безразличии царских чиновников и о поддержке планов Георгия Яковлевича простым народом, о трудном плавании «Фоки» и гибельном походе смертельно больного начальника, сопровождаемого двумя верными матросами, к Северному полюсу. Только лучше говорить не «к полюсу», а «на север», потому что вряд ли можно считать полюсным маршрутом те двести (или около того) километров, что удалось преодолеть путникам, двигавшимся вдоль берегов Земли Франца-Иосифа.