По Алтаю

   Итак, названье Толту принадлежит одинокой скале, а между тем на картах название Тулта присвоено городку Сара-сюмбе, который лежит отсюда верстах в двенадцати; названия же настоящего нет, хотя оно уже приводилось Потаниным^11Э.

   После знойного дня Кран доставил нам великолепное купанье; только течение очень быстрое, да камни на дне очень крупные. Комаров мало, а слепней и совсем нет; на щебнистом холме поймали только одну последнюю фалангу. Вообще во всем чувствовалось, что мы вступаем в горы.

   28 июня мы в двухчасовой переход подвинулись к Сара-сюмбе. Дорога пролегает правым берегом Крана, то полями, то сухими террасами. Встали в двух верстах от города, перейдя первый, меньший, рукав Крана. Разбив лагерь, я сейчас же поехал в город, причем пришлось пройти довольно глубокий брод через главное русло Крана, так как мост недавно снесло высокой водой. Повидался с братьями Маметом и Ошуром и послал карточку чин-саю, спрашивая, когда он может принять меня.

   Сара-сюмбе. Город за два года, что я не видел его, сильно разросся. Теперь уже можно было насчитать до сорока домов, расположенных в две перпендикулярные улицы; строились еще новые дома, все из сырого кирпича (рис. на стр. 363). Фактория Салиахуна занимала центральное положение и тоже увеличила своп постройки. На одной из улиц устроено даже чай-хане, где можно получить чай и пельмени (манту), обозначенное затейливым китайским фонарем. Руины оказались реставрированы в казармы, а импань осталась в прежнем виде. Количество лавок тоже увеличилось, так как лицевая сторона каждого дома представляла открытую лавку с широким входом, на котором была натянута занавеска из синего холста от солнца (рис. на стр. 363). Низенькие белые домики с плоскими крышами, толпы бродящих за нами китайцев и сартов¹²⁰_гбумажные фонарики над входом -- все это придавало городу игрушечный вид. Здесь я встретил, между прочим, зайсанского татарина Хаса Джильдыбаева, который разъезжает по киргизским кочевьям как практикующий врач; по пути он собирает в горах лекарственные травы; он мне показывал образцы лекарств, но они в таком измельченном виде, что узнать их не было возможности.

   У Салиахуна комнаты были устроены с претензией на комфорт; изящный бамбуковый стол, кресло, три стула, письменный стол, часы, сундуки, кровать с большим числом одеял и пять зеркал, которые немилосердно кривили и без того безобразные наши физиономии, обожженные солнцем, искусанные комарами. К чаю давали мармелад и печенье.

   Явились два посланных от чин-сая, которые торжественно, с приличной случаю речью, вручили мне ответную карточку и сообщили, что чин-сай примет меня в 2 часа 20 минут. Такая точность аудиенции было нечто новое; очевидно было, что чин-сай уже оперился на месте и важничает.

   Разговор [с чин-саем] состоял больше из взаимных комплиментов и пожеланий, причем разговаривали через двух переводчиков.

   Все эти разговоры делаются довольно скучными, но пришлось их выдержать еще часа два во время ответного визита чин-сая ко мне.

   Но главное я сделал: не только не встретил препятствия к дальнейшей поездке, но заручился еще обещанием получить двух проводников.

   В сумерки мы отправилис ь к нашему лагерю; в это время на башенке импани несколько трубачей играли зорю. Мотив зори состоял из двух нот в октаву; сначала продолжительное повторение одной верхней ноты, а потом несколько нижних; все это до тошноты длинно и скучно. Кажется, около 10 часов после зори выстрел из пушки, и после этого ходить по улицам запрещено. Вообще опереточный город приведен в опереточно-военный вид.

   Итти бродом через вздувшийся к вечеру Кран нам пришлось уже в полной темноте; мы перешли благополучно, а два сопровождавших нас сарта выкупались, так как лошади не выдержали напора воды и упали.

   На завтра у меня осталось время сделать определение широты и побывать в Сара-сюмбе у чиновника по русским делам китайца Хон-глая. Это довольно изящный молодой человек с бледным лицом, умными глазами и тонкими белыми руками. Он говорил по-китайски, но мне потом передавали, что, получив образование в Японии, он знает и английский и русский языки. Может быть этикет или что-нибудь другое не позволили говорить со мною без переводчика. Занимаемый им пост довольно значителен и даже, как передают, он составлял оппозицию чин-саю.

   30 июня. Утро ушло на приведение в порядок багажа. В 2 часа дня мы отправились. Караван ушел вперед, а мы заехали проститься со своими знакомыми в город. Побывали у Мамета, видели голдая Хонглая, который подарил нам два бумажных веера, и выехали вдогонку каравану. Торная тропа идет параллельно течению Крана на север. Перевалив невысокий скалистый отрог, мы отвернули от Крана вправо, в долину его левого притока Уласты, получившего название от тополей, которыми подросли берега речки. По пути обогнали старика урянхайца с провожатым, оказавшегося военным доктором, да большой табун великолепных лошадей чин-сая; лошади почти все гнедой масти; по объяснению проводника, они готовились к отправке в Пекин.

   Кстати, несколько слов о двух проводниках, которых мне дал чин-сай на все лето. Младший, по имени Жяп, урянхаец лет тридцати, с плоским бабьим лицом. Для торжественности первого дня он натянул сверх длинного синего кафтана розовый нагрудник, а шапку все-таки завязал русским ситцевым платком, на котором был изображен большой ананас. Сначала мы относились к нему не совсем доверчиво и дружелюбно; особенно нас возмущало бесцеремонное отношение к попадавшемуся на пути населению, причем [им] не забывалась и нагайка. Но впоследствии, когда Жяп обнаружил смелость, доходящую до безрассудства, необыкновенную находчивость и быстроту действия, и особенно великолепное знание весьма запутанного хребта, мы не только многое ему простили, но он сделался прямо необходим. Благодаря ему я познакомился с такими тропами и проходами, о которых и подозревать было трудно.

   Второй, старик, тоже урянхаец, был совершенно бесполезен и представлял ненужный баласт; я до конца даже не знал его имени.

   Жяп вел нас по долине Уласты, сначала открытой и широкой, но скоро долина стеснилась надвинувшимися крутыми склонами отрогов; появился лес -- лиственица и немного ели; зазеленели сочные луговины; зашумела речка на камнях. Верстах в двенадцати от города, на привлекательной лесной поляне, Жяп предложил переночевать, говоря, что дальше идет перевал, которого мы не успеем миновать засветло.

   Это была первая остановка в горах среди ароматного луга, и потому настроение было праздничное, а самое главное: больше не было ни комаров, ни мух, ни слепней. Едва мы раскинули палатки и развели огонь, как с другой стороны из-за гранитной скалы появились три китайца; они перешли речку по переброшенному через нее дереву и приблизились к нам. Один из них говорил немного по-русски и сейчас же вступил в беседу; смысл появления этих китайцев до сих пор остается для меня загадкой.

   С одной стороны, я слышал самое горячее обвинение чин-сая и всего китайского начальства, с другой [был задан] вопрос о съемке; так и до сих пор не разберу -- встретился ли я с китайским "революционером" или меня привели на заранее подготовленное свидание с агентом чин-сая. Вместе с этим не могу не отметить, что Жяп не обращал никакого внимания еа то, что по всему пути мы [В. В. Обручев] производили маршрутную съемку.

   На утро 1 июля я распростился с случайным знакомым, и мы направились на перевал в обход теснины Уласты. Снялись в 10 часов утра, перешли на левую сторону речки и начали довольно круто подниматься по каменистому косогору с сухой растительностью. Делая зигзаги, мы переходили с одной гривы на другую, все выше и выше. Подъем длился около 2% часов. Выйдя на верхний гребень отрога, мы увидели сзади обширную Иртышскую степь, синий Улюнгур, за ним хребет Саур и снежные шапки Мустау. В час дня мы немного спустились косогором, поросшим высокой сочной прерией, опять к руслу Уласты. Здесь около речки небольшая зеленая площадка, поросшая тополями и лиственицей, очень удобная для стоянки. На соседних склонах бросались в глаза высокие зонтичные, акониты и другие травы прерии.