Всемирный следопыт, 1927 № 01

Этель, прежде всего, позаботилась о том, чтобы дать каждому необходимый отдых. Она и Джим должны были дежурить по очереди. Что касается меня, завлеченного в это путешествие по неведению, то мне было предоставлено спать хоть все время. Я думаю, что сестра боялась моей нервности, которая проявлялась у меня в порывах тревоги и в раздражении против Джима.

Изнемогая от усталости, я растянулся на стеклянном полу каюты и заснул.

Когда я проснулся, перископ освещал каюту слабым светом; Этель спала, похожая в этом полумраке на мертвеца. Джим, огромный и уродливый, величаво исполнял свою ответственную обязанность. Кругом нас молчала безысходная ночь.

Я поддался внезапному страху и сделал бессознательное движение отчаяния, Моя рука коснулась какого-то. гладкого холодного предмета… Это была бутылка с брэнди… Я стал пить его, совершенно, не думая о том, какое действие он окажет на мою усталую голову в тесном неудобном помещении, где я был заперт.

Было 7 часов. Мы находились над Бамарскими островами, когда Этель отдала приказ остановить мотор.

— Ну, Арчи, вставай! Довольно спать! Возьмись за руль!

— Слушаю, мадам Корбет, — сказал я с любезной улыбкой. — К вашим услугам, мадам Корбет.

Сестра торопливо осветила каюту и подозрительно посмотрела на меня. В течение почти всего дня она сидела ко мне спиной и не знала, спал я или нет. Радостное выражение моего лица она приписала приятной перспективе скорого прибытия в Бельмонт.

Тормоза скрипели. Ветер затихал. Мои спутники были совершенно поглощены сложными операциями над непонятным мне механизмом. Мне стыдно было за свое бездействие. Но благородная гордость наполняла меня при мысли о том, какие важные услуги «я окажу, управляя рулем при спуске. Тогда они увидят мой талант рулевого. Раз-два, — правый борт! Раз-два, — левый борт!

И, чтобы увидеть, что получится, я дернул по очереди за оба шнура. Само собой разумеется, руль остался неподвижен. Сжатый воздушным вихрем, он не мог двигаться на своих шарнирах. Я дергал изо всех сил, но ручки оставались в прежнем положении. Это меня рассердило. «Нет, ты сдвинешься, голубчик!»— заявил я про себя упрямому рулю. — «Ты сдвинешься, чего бы мне это ни стоило!».

И я дернул так сильно, что одна из ручек оторвалась, выдрав при этом из перегородки довольно большой кусок.

Это сразу охладило мой пыл. Я притих и думал уже только о том, как бы мои спутники не заметили, что я натворил.

Но опасения мои были совершенно напрасны, потому что оба были заняты своими аппаратами. Я старался прицепить рукоятку на прежнее место, но стержень, к которому она прикреплялась, ушел в отверстие, через которое он проходил в каюту. Было безумием с моей стороны надеяться, что мне удастся поправить беду, не входя в помещение мотора. Кроме того, я совершенно не знал устройства руля.

Но я неутомимо работал над этим предприятием, обреченным на неудачу. И вдруг терпение мое лопнуло. Гнев овладел мной. Я изо всей силы толкнул ручку вглубь и вверх. Она встретила какой-то предмет, который подался почти так же легко, как лист картона. Ручка прошла его насквозь. Я почувствовал, что ручка застряла в образовавшемся отверстии, и с силой дернул ее. Тогда вдруг послышался свист, заглушивший свист воздуха.

Этель прислушалась. Увидя меня выдергивающим ручку из отверстия, где она застряла, сестра дико вскрикнула.

В это время ручка подалась, наконец. Послышался слабый треск, как будто что-то вспыхнуло… Оба бросились ко мне, крича:

— Джим! Скорее! Газ выходит!.. Там, кажется, искра!..

Но было уже поздно.

Джим бросился к жироскопам. А я, теряя всякое соображение, открыл дверь, которая вела… в бездну. Но броситься я не успел. Стало невыносимо жарко. Раздался оглушительный гром, невыносимо яркий свет, невыносимо громкий треск. Я ухватился за дверь и потерял сознание…

Конец приключения известен вам, господа, лучше, чем мне.

Мистер Арчибальд Клерк окончил свой рассказ. Мы, разинув рты, слушали, как он произносил свои последние слова и допивал последний глоток вина. Благодаря его стараниям поубавилось сигар в ящике, а виски осталось в бутылке только на дне. Мы часто перебивали рассказ мистера Клерка восклицаниями: «А!» «О!» Мне несколько раз приходилось помогать ему подыскивать слова. И он пользовался этими минутами перерыва для того, чтобы истреблять сигары и виски.

Гаэтан бесцеремонно глазел на этого единственного уцелевшего участника чудесного путешествия. Мистер Клерк встал и подошел к одному из иллюминаторов, но в них ничего не было видно, кроме однообразных волн и ясного неба.

— Ну, и что же дальше, дружище, — оказал Гаэтан, который не сразу мог переварить чудесное изобретение Корбетов.

— Итак, — перебил я его, — вы думаете, что ваша сестра и негр погибли?

— Это почти наверное так, — ответил он безучастным тоном.

Мы молча стали созерцать этого странного человека.

— Мистер Клерк, — прервал я, наконец, молчание, — не можете ли вы об’яснить мне следующее: когда мы, проходили под «Аэрофиксом», я заметил что-то странное в его свисте. В первый раз он был услышан нами, — я не смею сказать «после того, как заметили машину», потому что свет не был виден издали, — но после, вероятно, его появления из-за горизонта. А между тем, когда «Аэрофикс» уже скрылся за горизонтом на западе, свист его все еще был слышен. Во второй раз было почти полное совпадение света и звука: мы видели и слышали их приблизительно в одно и то же время.

Клерк, подумав, ответил:

— Это очень просто, мистер Синклер. В первую ночь, достигнув уровня вашей яхты, мы едва замедляли ход и наша скорость была выше скорости звука на 46,66 метра в секунду. Понимаете? На вторую ночь замедление было значительнее, и обе скорости были, повидимому равны. Может быть, вы хотите, чтобы я об’яснил вам это на примере?

— Нет, не трудитесь.

— Это совершенно просто. Задача для учеников младшего возраста [2]).

— Но, чорт возьми, — перебил его Гаэтан, — с вашей сообразительностью, которая мне кажется незаурядной, вы, наверное, сумеете нам об’яснить более подробно конструкцию «Аэрофикса».

— Я сказал все, что знал, — ответил Клерк, — и, если я доверил вам свою тайну, то только потому, что вы спасли меня и что ваше желание знать мою историю было очень настойчиво. Повторяю еще раз, что двигателя, — самую интересную часть машины, — я не видел. Ни разу обстоятельства не сложились так, чтобы я мог или мельком взглянуть устройство. Может быть, из тех замечаний, которыми моя сестра обменивалась со своим помощником, ученый мог бы сделать интересные заключения и понять устройство жироскопов. Я не мог этого понять по недостатку технического образования. То, что об’яснила мне сестра, я понял потому, что это было очень просто, и потому, что у меня есть кое-какие знания по механике. Если я запомнил несколько цифр, то этого никак нельзя приписывать моей учености, а следует об’яснить тем, что я, в качестве кассира, постоянно имею дело с цифрами. И в настоящую минуту у меня нет более горячего желания, как вернуться к этой спокойной обыденной работе, лишенной всяких чудес, но зато и опасностей.

Произнеся эти мудрые слова, мистер Клерк умолк. И с тех пор мы ни разу не могли заставить его рассказывать про «Аэрофикс»: он говорил, что этот предмет наводит на него грустные мысли.

До самого нашего прибытия в Гавр он хранил суровое молчание насчет своего воздушного путешествия. Мы с трудом вырвали у него кое-какие подробности о Трентоне, кабельной промышленности и его торговом доме «Братья Реблинг». Говорил он всегда только со мной. Гаэтан ему, видимо, не нравился. Так как Клерк, тем ее менее, был его гостем, то вел себя вежливо, но отвечал на вопросы до крайности лаконично.