Всемирный следопыт, 1927 № 01

Этель не обратила внимания на мое восклицание. Она внимательно следила за каким-та диском и громко провозглашала то, что на нем отмечалось:

— 300! 4001» 600! 1.000! Джим, проверяйте на статоскопе. 1.050! 1.100!

Верно?

— Да, верно.

— Сбросьте 30 кило балласта!

Джим опять надавил на педаль, опять послышалось щелкание, и сквозь стеклянный пол я увидел какую — то тень, плывшую между пропастью и нами, уменьшавшуюся с удивительна быстротой и вскоре исчезнувшую совсем. На этот раз не сбрасывали мешки с балластом, а разрезали их, и из них высыпался песок. С какой целью Корбеты устроили свой аппарат так, чтобы не было никакого сообщения с внешним миром, я не мот понять, но спрашивать в ту минуту сестру было бы бесполезно. Она вся ушла в созерцание циферблата и, как во сне, провозглашала:

— 1.450! 1.475! 1.500 метров! Наконец-то! Ах! 1.540! Это слишком много.

Она схватила висевшую цепь и повисла на ней всей тяжестью. Над нами, на «чердаке» каюты, послышался свист выходящего газа, а стрелка на циферблате встала на 1.500.

— Так, — с удовольствием отметила моя сестрица, усаживаясь на свое место. Потом, посмотрев на часы, добавила:

— Без пяти! Отлично. Мы отправимся ровно в полночь!

Мы «отправимся»… Что она хотела сказать? Я с вопрошающим недоумением уставился на ее затылок, подстриженный по-мужски, и, наконец, не выдержал.

— Что это значит: «мы отправимся»? Ты сказала: «мы отправимся».

Разве мы уже не отправились?

— Нет еще.

— Что же тогда нужно? Что ты хочешь сделать, Этель?

— Облететь вокруг света.

— Что?! Ты смеешься! Вокруг света?

— Да, вокруг света в двадцать четыре часа… Все в порядке, Джим?

Перспектива воздушного путешествия в обществе сумасшедшей приводила меня в ужас. Сквозь туман отчаяния я видел, как проклятый негр смотрел на поверхность воды в каком-то сосуде. Он обнаружил там, что наша машина шла слегка носом вниз. Сбросили немного балласта спереди, и машина вновь приняла горизонтальное положение, но поднялась на 20 метров. Этель об’явила, что это пустяки, и, посмотрев на компас, сказала:

— Отлично! Мыс — прямо на западе.

В глубине часов пробило двенадцать, и сестра скомандовала:

— Пустить мотор!

Джим повернул большой рычаг. И в то же мгновение позади нас, с глухим, но мощным шумом, проснулся невидимый мотор. Шум становился все громче и громче, и по мере того, как работа мотора усиливалась, ветер усиливался за стенками каюты. Ветер ревел вокруг машины с таким бешенством, что я не мог сравнить его ни с каким явлением, обозначенным человеческими словами. Сквозняки свистели в щелях двери, хотя она была пригнана с идеальной плотностью; целое войско змей не могло бы издавать подобного свиста. В каюте крутились вихри.

Между тем, шум все усиливался, в особенности со стороны острого носа машины. Казалось, что там все время кто — то разрывает шелк. От работы мотора наша каюта вся содрогалась, и, дотронувшись до дрожавшей стены, я заметил, что она была нагрета. Через несколько времени я заметил, что температура в каюте быстро поднимается, а вскоре стало жарко, как в печи. Все это с несомненностью доказывало, что наша машина двигалась и притом с огромной быстротой. Я перестал считать свою бедную сестру сумасшедшей. Она сидела на своем кресле совершенно спокойная и, по-видимому, предвидела все то, что с нами происходило.

Этель в это время следила за длинной линейкой, разделенной на градусы, по которой двигалась стрелка, и выкрикивала числа:.

— 500! 600! 1.000! 1.200! 1.250!

Последнюю цифру она произнесла с торжеством, и в ту же самую минуту стрелка остановилась на линейке, так же, как и колонка ртути в трубочке, в то время, как шум мотора и свист ветра за стеной каюты продолжались попрежнему.

— 1.250! — повторяла с упоением Этель. — Итак, мы здесь…

И, взглянув на часы, она, видимо, сделала в уме какое-то вычисление и указала на карту.

— Джим, — сказала она, — в 12 часов 3 минуты и 45 секунд вы поставите «Торндаль» под кончик стрелки. Торндаль, — не правда ли? В этот час мы будем проходить над ним.

Джим дождался назначенного времени и повернул карту рукой так, чтобы неподвижная изогнутая стрелка указывала на Торндаль. Потом он нажал какую-то кнопку, и карта полушарий, приводимая в движение часовым механизмом, начала медленно вращаться вокруг своей оси, слева направо. Я с трудом приходил в себя от охватившего меня изумления.

— Этель! — воскликнул я, наконец. — Возможно ли это? Уже Торндаль?

— Нет, — ответила она, озабоченно следя за множеством всяких мелких аппаратов. — Торндаль мы уже миновали.

— Чорт возьми! Однако же, мы и двигаемся!

— Нет, мой друг, мы не двигаемся.

— Так что ж тогда? Об’ясни же мне все, наконец! — воскликнул я, выходя из себя.

— Мы не двигаемся. Это воздух двигается мимо нас. Наша машина стоит неподвижно в атмосфере. Вот почему, Арчи, я назвала ее «Аэрофикс», — «неподвижная в воздухе».

Я опять не мог удержаться от восклицания.

— Да, да. Подожди немного Ну вот, теперь у меня все в порядке, только закрыть вот этот кран… Теперь я могу говорить с тобой. Да будет свет в твоей душе и, в этой каюте.

Сестра повернула выключатель, и каюта осветилась электрическим светом, яркость которого сразу уничтожила в перископе свет луны и звезд.

— Так это воздух движется? — повторял я совершенно растерянно.

— Неужели тебе ни разу не приходило в голову, что все способы передвижения, применяемые людьми, до крайности нелепы? Неужели целесообразно переезжать, расходуя на это пар и электричество, по вращающемуся земному шару, в то время, как нужно только приподняться над ним и остаться неподвижным, чтобы все точки одной и той же параллели постепенно проходили под нами, одна за другой, и мы могли бы опуститься по желанию на любой из них.

— Чорт возьми!

— Вот в этом-то и заключалась мысль, которую мы с Ральфом осуществили. «Аэрофикс» служит этому доказательством. Да, да! Воздух пробегает кругом него, а земля — под ним. С точки зрения центра «Земли» — планеты наша машина стоит в пространстве неподвижно. Она обладает двигателем, который преодолевает силу притяжения вращающейся вокруг своей оси земли. Вот в этом-то только смысле она и неподвижна, потому что наша старая планета продолжает уносить машину с собой в своем движении вокруг солнца, а солнце уносит ее с собой через бесконечное пространство вселенной. Но только земля, вращаясь с запада на восток вокруг своей оси, заставляет нас как бы перемещаться с востока на запад и делать кругосветное путешествие в 24 часа или, точнее, в 23 часа 56 минут и 4 секунды. Совершенно, как солнце.

— Однако же, — робко сказал я, проделав некоторые вычисления в своей записной книжке, — я очень хорошо помню, что окружность земли равняется 40.000 километров. В таком случае, если ей нужно 24 часа, чтобы сделать полный круг на своей оси, ей надо было бы пробегать под нами 1.666 километров в час, да еще с несколькими сотнями метров.

— Недурно для начинающего! — насмешливо произнесла Этель. — В тебе сказался кассир и торговец бечевками. Но, милый мой, такова окружность земли только на экваторе. Если бы мы с тобой поднялись с плоскогорья Квито, наш измеритель скорости показывал бы, действительно, 1.666,6 километра. К сожалению, мне приходится тебе напомнить, что Филадельфия, откуда поднялся «Аэрофикс», находится на 40-й параллели, которая имеет протяжение в 30.000 километров, так как она расположена ближе к полюсу. На этой широте земной шар обладает скоростью только в 1.250 километров в час. Что бы ты сказал, если бы мы поднялись с одного из полюсов, которые остаются неподвижными вместе со всеми точками земной оси? У нас под ногами было бы все время одно и то же место, и все, что мы увидели бы там, сводилось к пустынному ледяному ландшафту, вращающемуся вокруг полюса, как пластинка на граммофоне. Заметь вот еще что: чем выше поднимается машина в пределах атмосферы, увлеченной в круговое движение землей, тем быстрее движение воздуха мимо нее, потому что чем дальше она от центра движения. Для более высокого под’ема нам понадобилась бы и большая сила, чтобы преодолевать силу движущегося воздуха и оставаться неподвижными, если бы воздух не разрежался по мере удаления от земной поверхности. Чем яростнее налетает на нас ветер, тем меньшая у него плотность. Наш нож на носу разрезает его все с той же легкостью, так как здесь большая быстрота движения уравновешивается меньшей плотностью.