Всемирный следопыт 1926 № 08

Пещера чудовищ.

Научно-фантастический рассказ Мориса Ренар.

Приступая к своему повествованию, я прежде всего заявляю, что не намерен писать научного исследования. Я не ученый, а простой служащий торгового дома Браун и К°, торгующего швейными машинами на Севастопольском бульваре. Заявляю это во избежание недоразумений. Я не хочу, чтобы ученые увидели в моих скромных заметках неуместные претензии, а люди рядовые приняли бы их за научный труд, недоступный их пониманию. Я случайно сделался свидетелем изложенных здесь событий и рассказываю их, как умею.

I. Неожиданное приглашение.

25 марта 19.. года утром, одеваясь в своей холостой квартире, помещавшейся над магазином, я думал о том, как мне сообщить неожиданную новость моему хозяину, Брауну, помещавшемуся рядом со мной, в соседней комнате.

— М-сье Браун, — сказал я, входя в его комнату, — я приглашен одним из моих друзей провести у него летние каникулы. — С этими словами я протянул ему полученное утром письмо, в котором стояло:

Прочитав письмо, Браун с усмешкой посмотрел на меня.

— Кто этот Гамбертен? — спросил он.

— Друг детства. Мы потеряли друг друга из вида по выходе из колледжа. Он был богат и много путешествовал, а теперь разорился и живет в своем имении. Что он там делает, я не знаю. По всей вероятности, ничего. Он приглашает меня, конечно, для того, чтобы не быть одиноким…

— Идите укладываться, Дюпон. Я счастлив, что могу доставить вам удовольствие. Вы, конечно, имеете право на шесть месяцев отпуска, — за вами двадцать лет службы. Поезжайте сегодня же.

Я пытался отказаться, но Браун не захотел меня слушать. Дело в том, что мне вовсе уж не так хотелось ехать. Внезапная свобода заставила меня почувствовать какую-то пустоту. На пороге своего полугодового отпуска я чувствовал себя, как у порога пустыни. Но Браун решительно выпроводил меня за дверь, не слушая моих доводов.

Войдя к себе в комнату, я принялся шагать без смысла и цели по всем направлениям, пока ко мне не вошла мадам Гренье, присматривавшая за нашим хозяйством.

Ее появление заставило меня взять себя в руки.

— Мадам Гренье, — сказал я, — я уезжаю. Это вышло совершенно неожиданно. Завтра я сделаю кое-какие покупки, а во вторник — в дорогу. Если бы вы были настолько добры, что от времени до времени заглядывали бы в мою комнату…

— Хорошо, мосье. А куры?

Куры! Что мне делать с моими курами? У меня их было двадцать пять штук различных редких пород, — развлечение моей холостой жизни. И тем не менее я оставил их, как будто какой-то сильный магнит тянул меня в Вязы.

Во вторник я уже сидел в вагоне поезда, который вез меня к цели моего путешествия. Я чувствовал себя ошеломленным этим крушением своих долголетних привычек, как головастик, ставший вдруг лягушкой.

Чтобы скоротать время, я принялся читать номер журнала «Куроводство», где нашел интересные сведения о новом инкубаторе [1] так называемой египетской системы. Другого чтения у меня не было, — я забыл купить газеты, — и я не торопился и читал со вниманием. Я дочитал последнюю страницу журнала как раз, когда поезд остановился на станции, где мне нужно было пересесть в другой.

Вечером я достиг цели своего путешествия. Поезд остановился на совершенно пустынной станции. Старик-крестьянин, говоривший на местном наречии, подхватил мой чемодан и усадил меня в расшатанную, запыленную бричку — настоящую музейную редкость. Старая лошадь дремала в оглоблях.

— Но, Шоран! — крикнул на нее старик.

Мы тронулись. Погруженная в сумерки земля не встретила меня с тем весенним ликованием, которого я ожидал. Было тепло, были цветы, но унылая цепь серых гор, видневшаяся на горизонте, омрачала пейзаж.

— Но, Шоран!

«Странное имя, — подумал я, — вероятно, это местная кличка».

Между тем, после двадцати лет безвыездного пребывания в Париже и десяти часов вагонной тряски, окружающая тишина сильно действовала на меня, охватывая душу блаженным ощущением покоя.

— Но, но, Шоран!

— Что значит это имя? — спросил я старика.

— Что значит «Шоран»? Неужели вы этого не знаете у себя в Париже?

И он весело рассмеялся.

Прислушиваясь к его произношению, я пришел, наконец, к выводу, что слово это нужно было произносить «Сорьен», т.-е. «Ящерица».

Я не мог долго говорить с моим возницей. Его ужасное наречие утомило меня. Я узнал, что он служил в Вязах садовником и кучером и что его звали Фомой Дидим.

Было уже темно, когда мы, выехав из леса, внезапно очутились перед белым фасадом большого дома.

Мы с Гамбертеном пристально смотрели друг на друга.

Этот сухопарый пятидесятилетний человек, лысый и желтый, — неужели это Гамбертен?

Гамбертен, со своей стороны, делал, повидимому, подобные же наблюдения. Но это длилось всего секунду. Когда мы пожали друг другу руки, то стали прежними друзьями.

После обеда Гамбертен повел меня в библиотеку, наполненную редкостями, вывезенными им из разных стран. Там он в беглых чертах рассказал о своей богатой приключениями жизни.

— Да, вот скоро шесть лет, как я вернулся, — говорил он. — Я нашел свой старый дом сильно одряхлевшим, но теперь мне уже не на что исправлять его. Земля тоже была запущена. Арендатор умер. Теперь я сдал землю крестьянам.

— Мне кажется, — перебил я его, — что вам доставило бы огромное удовольствие самому обрабатывать ее. Это было бы хорошим развлечением для вас в этом одиночестве…

— О, у меня нет недостатка в занятиях, — сказал Гамбертен с жаром. — У меня их больше, чем нужно, до конца моей жизни… Если бы я мог предвидеть… — Он не договорил и принялся нервно шагать по комнате.

Я бросил взгляд на книжный шкап, где вместе со старыми книгами стояли целые ряды новых. На стенах висели географические карты.

— Вы увлеклись наукой?

— Да. Удивительная наука… Захватывающая… Я знаю, вы сейчас думаете о том, что в детстве я не отличался любознательностью. Так знайте, что я теперь стал любознателен. Проскитаться столько лет, не зная отдыха, вопрошать все места планеты, чтобы найти, наконец, цель жизни у себя дома и найти ее в момент ухода из жизни, став стариком и разорившись совершенно!.. И подумать только, что целые поколения Гамбертенов прошли, насвистывая, с арбалетом [2] или ружьем на плече, мимо этих сокровищ. Дорогой мой, я копаю, копаю лихорадочно…

И, вдруг остановившись, он торжественно произнес:

— Я занимаюсь палеонтологией.

Но выражение моего лица не отразило при этих словах того восторга, на который он рассчитывал, и он внезапно умолк. Забытое мудреное слово почти ничего не сказало моему уму, и я только из вежливости ответил:

— А, чорт возьми!

— Вот как это вышло, — начал он опять. — Я вам расскажу все, если это вас интересует. Однажды я шел и споткнулся о какой-то камень. Так, по крайней мере, я предполагал тогда. Я остановился и стал вырывать его из земли. Это оказалась кость, друг мой, череп животного, допотопного животного… Этих окаменелых костей там оказался целый слой. Вырыть их, вычистить, изучить — отныне это моя задача.