Эсхит. Нерыцарский Роман (СИ)

Герцог смолк, и вдруг --- все сразу обратили внимание, слишком стремительно и заметно всё происходило --- его суровая личина на глазах начала перерождаться в образ добродушного весельчака: морщины на лбу сдвинулись плотнее, чем решётка глухого забрала, густые и мохнатые брови разлетелись в стороны, словно крылья лесного филина, а в теперь широко распахнутых глазах заиграло искреннее удивление вперемешку с шальным весельем. Все, как котята, дружно повернули голову туда, куда уставился хозяин замка.

По проходу, высокомерно задрав острый подбородок, выставив длинную и тонкую шею из большого кружевного воротника, одетый и причёсанный лучше принца гордо вышагивал, приближаясь к герцогу Лутон Пилитокс, а за ним семенил пожилой слуга, который что-то нёс на вытянутых руках, прикрытое чёрным, шёлковым покрывалом. Лутон, дойдя до герцогского кресла, встал и, резко взмахнув, будто задавая ритм, сказал:

--- Ваша милость, господин герцог, вы знамениты тем, что ваше слово выше любого закона, ваше слова и есть закон, который нарушать не вправе даже вы сам.

--- Да, всё так, --- прервал его Вергелез, --- но ты нашёл не слишком удачное время, чтобы напомнить нам об этом. Может, ты желаешь, как все эти высокородные господа участвовать в турнире? Так извини, твоё положение никак не соответствует их положению, да кто станет биться с таким младенцем, себя только позорить и своё оружие.

--- Нет, я пришёл просить дозволения не биться, а просить руки Аделаиды, ибо вы дали слово и дали его при многочисленных свидетелях...

--- Уж не Бриллиант ты соизволил принести? --- С хохотом перебил его герцог, --- ведь условие ты, надеюсь, помнишь?

--- Прекрасно помню, --- радостно взвизгнув, сказал Лутон, --- а Бриллиант, пожалуйста, --- и он сорвал чёрное покрывало: на большом, тщательно отполированном серебряном блюде, на тёмно-нефритовой подставке, лежал, сверкая ярче полной луны в ясную ночь, Бриллиант Счастья.

Герцог Вергелез вскочил со своего места и тут же снова попытался сесть, но остановился на полпути, так и не коснувшись задом мягкой обивки кресла и замер в невозможно неудобной позе подглядывающего в замочную скважину: наклонившись сильно вперёд, прогнув спину, при этом далеко отклячив пухлый зад. Герцог, до крайности побагровев, много раз подряд беззвучно раскрыл рот, но ничего не мог долго произнести, наконец, после длительной борьбы с самим собой, он с каким-то гортанным ржанием издал несколько непонятных, отдалённо напоминавшие человеческую речь звуков, которые кое-как сложились в слова:

--- Это он? Бриллиант? Правда?

--- Да, ваша милость, --- гордо ответил Лутон, --- и он ваш.

--- Я должно быть теперь самый счастливый человек на свете, --- пробормотал Вергелез, упав-таки, как набитый куль, в кресло.

--- Нет, самый счастливый я, --- возразил ему смелый юноша, --- потому что Аделаида моя. Вы ведь исполните данное вами слово.

--- Будь проклят тот день, когда дал это обещание, --- простонал герцог, --- бери её, девчонка твоя, --- добавил он, и как-то сразу обмяк всем своим грузным телом, оно словно бы в секунду избавилось от скелета и размягчилось, будто разогретая на полуденном солнце смола, и едва ли, как всем показалось, не растеклось по широкому креслу, прочно застряв между двух подлокотников.

--- Да, комедия и драма в одной сцене, --- довольно громко, так, что слышали многие сказал Александр Лоэтинг, --- театр и балаган в едином исполнении, --- сказал он гораздо тише, так что слышал только Рауль, --- жаль, что нет художника, который мог бы стремительно зарисовать всю сценку, особенно фантастически мгновенно изменившееся выражение на физиономии нашего герцога. Да и глупенькое до последней стадии идиотизма личико новоявленного женишка... Кстати, Рауль, --- уже совсем шёпотом обратился он к другу, --- кто тот герой, что добыл алмаз счастья, никто же не поверит, что сей "бледный юноша" способен на такое?

Рауль в ответ лишь изобразил только одними губами виноватую улыбку и неопределённо пожал плечами.

XVI глава.

Рауль и Александр постарались как можно скорее покинуть замок Вергелез: всё то, что последовало за сценой с Бриллиантом, их не волновало, излишняя суета и "прочие повороты сюжета тупой мелодрамы", как сказал Александр, им были неинтересны и наводили тоску, от которой избавлением служили дорога и одиночество.

--- Если ты зритель, находящийся в тесном сообществе таких же внимающих дешёвому представлению зрителей, --- сказал, словно размышляя вслух, Александр, --- то, каким бы ты ни считал себя умником, то всё равно, сколько бы не сопротивлялся внутренне, начнёшь непроизвольно глупеть, твои способности к осмыслению происходящего заметно притупятся, причём осознать это сможешь, лишь тогда, когда вырвешься из состояния "один из многих". Там где "многие", не место умному человеку, умный всегда одиночка.

--- Видел бы ты нашего бедного умирающего возлюбленного буквально за час до своего бесподобного появления в замке, --- усмехнувшись, сказал Рауль, --- ничего прежде глупее и нелепее я не встречал. А он находился там, где никто, кроме него одного находиться не мог, его безнадёжное одиночество было полным. Почему-то, от этого обстоятельства он не сильно поумнел. Скорее, наоборот.

--- Ты о Лутоне? --- Без интереса спросил Александр.

--- Да, о нём, счастливом женихе герцогской дочки. Он вроде бы вот только что валялся в постели, умирая от невозможности соединиться со своей любовью, до крайности, казалось, обессилел, остатки едва теплившейся жизни неизвестно как держались в его тщедушном тельце. Он выглядел смирившимся, потерянным, брошенным, окончательно побеждённым обстоятельствами. И вдруг... совершенно здоровый и бодрый, чистый и свежий прискакал в замок: нате вам Бриллиант, а мне в жёны вашу единственную наследницу, господин герцог.

--- Алмаз... Откуда он так неожиданно и к самому подходящему моменту появился? Уж не в складках ли старого одеяла он его прятал, Рауль? Никто ему там не помогал его искать?

Рауль в ответ промолчал.

--- Ради чего весь этот шум, треск и клубы дыма, все эти громкие колебания воздуха и перемещения предметов в пространстве? --- Задумчиво спросил Александр, скорее всего, самого себя. --- Ради того, чтобы банально пожениться? И всё, настоящая жизнь кончилась?! Я понимаю тех женихов, что алкали богатого приданного и возможностью породниться с могущественным домом, стать его частью, унаследовав звонкий титул. Но те двое сочетаются исключительно по любви! Но любить одного единственного человека долго и страстно невозможно, всё когда-нибудь приедается, становится обрыдлым. Аделаида девица бойкая, она живёхонько насытится своим милым избранником, ну, может, годик они будут ворковать, как голуби, а потом, голубчики, никуда они не денутся, устанут друг от друга. Юная жена, точно, заскучает и обязательно заведёт себе многочисленных верных друзей дома (назовём их так из вежливости), Аделаида не сможет существовать без большого общества, в котором она пожелает появляться на правах королевы, без галантных поклонников, поющих хором приятные её слуху песни, без непрестанного восхищения её цветущими прелестями и её неподражаемым обаянием. Её дом наполнится толпами бестолкового и недалёкого, но очень весёлого народца, от пустоголовых молодых людей, несущих беззаботную радость, не будет отбоя. А почти забытый за всем этим безумным карнавалом муж просто затеряется, раствориться, заблудится среди прочих как малозначительный, второстепенный персонаж с двумя-тремя служебными репликами, и без маски его никто и не узнает, а когда беспечной жёнушке всё-таки нельзя будет из-за условностей и приличий обойтись без него, то сунут его в какой-нибудь дальний, тёмный угол, где он вроде бы останется у всех на глазах, но никому не станет мешать. И предастся он там тяжким, самоедским страданиям, ведь, очевидно, он из редчайшей породы тоскливых однолюбов, которые ничего не желают знать, кроме предмета своей нездоровой страсти, они думают только о ней, говорят лишь о ней, даже мечтают о ней, находясь рядом с ней. Нет, Лутон никогда не познает вкуса подлинного блаженства, из всякой чепухи, из любой незначительной мелочи, из каждой упавшей крошки он соорудит вселенскую трагедию, и если ему даровать при помощи, предположим, некого чуда или волшебства, безусловно, идеально счастливую жизнь, лишённую бед, забот и невзгод, наполненную беспрерывными удовольствиями и вечным обществом лишь одной только Аделаиды, он и тогда почувствует себя ужасно несчастным и обделённым от того, что счастлив и нет повода страдать...