Зимопись. Книга 1. Как я был девочкой (СИ)

— Правильно понял, — решил я уточнить, — что войники по чину равны сыновьям царисс, но ниже дочерей?

— Естественно, — подтвердила девушка внешнюю тупость моего глубокого вывода.

Ее тело вдруг взвилось с лежака, подброшенное не то внезапной мыслью, не то утягивающим в сон неудобством лежания. Или обычной девчоночьей вожжой под одно место, весьма знакомой мне по закидонам Томы. Босые ступни прошлепали к окну, ладони оперлись на подоконник, и тело, прокрутившись, плюхнулось в центр проема. Развернувшись лицом ко мне, Зарина свесила ножки, мило ими покачивая. Безмятежное детство во всей красе — если забыть, что передо мной уже не маленькая девочка. А забыть никак не получалось, мешали бьющие по глазам обстоятельства.

Зарина не видела моих мучений. Спокойно продолжала раскладывать по полочкам моего мозга казавшуюся неподъемной кучу:

— Войник, он в самой замечательной позиции. В середине возможностей. Все зависит только от него. Хорошего присмотрит царевна или даже царисса, средние достанутся войницам, худших подберут мастерицы.

С поля донеслись приглушенные вопли восторга, смех, даже почему-то всплеск. Зарина обернулась.

— Что там? — заерзал я.

Чуть померкшее солнечное личико вновь обратилось ко мне.

— Аглая развлекается. — Соседка не сумела изобразить равнодушие, хотя очень старалась. Плечики сгорбились, носик поморщился. — Так вот. Для мастериц это завидная партия, особенно если в мужьях царь-войник. Толку от него как от коня молока, то есть как от простого мужика, но… есть такое слово — престижно.

— Угу. — Меня уже не удивляло, что и такое слово здесь известно.

Шум снаружи прекратился. Еще раз быстро обернувшись, Зарина вздохнула с облегчением.

— Выйдя за царевну, — я поперхнулся от собственноротно употребленного оборота, но для Зарины все было нормально, — войник становится принцем? Принцы — не сословие, а принимаемый после свадьбы титул?

— Само собой. — Зарина убедительно развела растопыренными ладошками-силуэтами, почему-то напомнившими крабов. — Жена выгнала или овдовел — извини, больше не принц.

Ей что-то не понравилось в своем расположении. Наверное, взгляд в темноту. Прекрасно видимая сама, она общалась с неизвестно кем неизвестно где, которого там могло уже не быть. Тогда девушка решила плюнуть на этого кого-то, которого все рано не видно. Закинув ноги вбок, взгромоздилась вдоль подоконника, прислонившись спиной на правую часть проема и уперев поднятые ножки в левую. Головка обратилась к сиянию луны, свет от которой рисовал ее образ на полу нашей комнаты.

Красивый силуэт в пустом проеме, и почти полное ночное светило на заднем плане… Картина маслом. Поэма.

Поймал себя на мысли, что девушка мне приятна. В том смысле, что не просто симпатична, а чуть более. И даже не чуть.

Гнать такие мысли. Мне нужно искать Малика, спасать Тому, а я…

Шаги дозорного сверху вызывали легкий хруст потолочных досок. Не досок, конечно, а бревен, полубревен и более мелких деревяшек, из которых собраны строения. Обычная доска здесь на вес золота — столько времени и труда нужно приложить, чтобы вручную бронзовым инструментом выпилить из бревна ОДНУ доску. Кто не верит, пусть попробует.

— Ты была там? — вновь свесив ножки в комнату, девушка мотнула головкой назад.

Решилась, значит. Сейчас пойдут дурацкие слезы и обвинения в попранной дружбе. Семейный скандал. Не дождетесь.

— Не только, — как можно беспечнее отмахнулся я.

Мое дело. Не ее. Понятно?

Печальное личико склонилось вниз. Перед глазами почему-то нарисовалось, как она восторгалась красавцами царберами. Чисто эстетически понимал: разве не приятно посмотреть на крепких здоровых мужиков, причем качественно одетых? Но с другой стороны…

Неужели у меня проснулась ревность?

— Царберы, кто они? — само слетело с языка. — И почему они — царберы?

Усилием воли девушка согнала с лица обиду.

— Царская стража. Царбер… в древних сказаниях был такой страж нечеловеческих сил и размеров. Оттуда и пришло.

Плюх! — звук чего-то пролившегося. Словно разом выплеснули в стену ведро с водой.

— Ой!

Вскрикнув, Зарина сорвалась с подоконника на пол и принялась яростно чесаться, заведя руки за спину и сверху, и снизу. Спина была в чем-то темном.

Меня подбросило. Первый шаг — к девушке. Кровь? Нет, что-то другое. Зарина цела и невредима.

Второй шаг — к окну. Резкий выпад наружу, бросок глазами по сторонам.

Кто-то запрыгивал в комнату веселых соседок. Разворачиваясь, я ринулся назад…

Не рассчитал. Мы сшиблись с поднявшейся девушкой до атомного взрыва в мозгу и последующего затмения, сопроводившего всесокрушающую взрывную волну. Зарину отбросило на мой лежак. Спина мгновенно прилипла к простыне.

Я упал на пол. В ушах пели райские птички, перед глазами порхали они же. Верх и низ временно перестали существовать.

Помотав головой для скорейшего схождения фокусировки, я пополз на карачках к выходу. Постепенно приходящий в себя организм, шатаясь, поднялся. Руки рванули дверную ручку, ноги вынесли тело в коридор.

Драгоценные секунды были потеряны. Во тьме стихал удалившийся шум бегущих ног. Комната соседок была распахнута настежь.

Я заглянул. Пусто. Кто-то знал, что Аглаи и Варвары нет. Впрочем, какие «кто-то», если вся не спящая школа знала, наблюдая за их ночными развлечениями.

На всякий случай я быстро обыскал комнату. Ничего. Обстановка аналогична нашей, и ни одной личной вещи. Даже под подушками и лежаками.

Вернувшись, первым делом посмотрел на сидевшую в постели Зарину. Она посмотрела на меня. Во взгляде — ужас непонимания и полная беспомощность.

— Кто? — пролепетала она. — За что?

— Секунду, Солнышко, — случайно обмолвился я, но, к счастью, она не восприняла. — Сейчас помогу. Только…

Еще раз выглянул наружу, на этот раз более внимательно. Под окном валялась тарелка, обтекающая темной маслянистой жидкостью, обычная тарелка с кухни. Рядом тлел обрывок ткани. Если б злоумышленник успел поднести…

Картинка сложилась. Еще одно покушение. Кто? Зачем? Почему Зарину? Приняли за меня? Ведь в их понятии я тоже девочка. Или это проклятье всей нашей комнаты?

И еще сто тысяч «почему».

Пропитанной простыне все равно пропадать. Я обмотал девушку и заставил подняться.

— Пойдем.

Она не сопротивлялась. Беспрекословно дотопала со мной до помывочной. Среди тазов и чарок сознание прояснилось.

— Нарви травы, — кивнула она в дверной проем, выходящий на поле.

— Зачем?

Зарина закатила глаза:

— Тереть!

Ах да, мочалки в цивилизованном виде еще не изобретены.

Вернувшись, обнаружил девушку усевшейся в таз. Как только поместилась. Ступни внизу скрючены, коленки торчат в стороны от согнувшейся в три погибели спины. Переплетенные на затылке пальцы поддерживают задранные волосы.

Вся кожа лоснилась от чего-то темного и склизского. Вязкое вещество могло быть чем угодно, к примеру — жидкой смолой или каким-то видом масла. Но мне подумалось о нефти. Живя в век нефти, я видел ее только по телевизору, оттого уверенности быть не могло.

Следивший за чистотой бойник, проходивший по коридору, заметил нас и сразу стал смотреть в другую сторону. Вот и молодец. Еще зрителей не хватало.

Пошарив вокруг бадьи с водой, рука нащупала брошенный кем-то обломок местного самодельного мыла. Ура. Я принялся оттирать и обливать, отчего девушка вздрагивала, но не жаловалась. Другой воды, более теплой, у меня не было. Руки терли до покраснения и лили до посинения. Вплоть до побеления и сухой гладкости участка кожи, которым занимались. Шейку. Плечики. Острые локотки. Лопатки и эпицентр вражеского попадания между ними, самый обильный на масло. Бока под лопатками — с резко выступающими ребрами, продавливающимися под нажимом. И выгнутую дугу позвонков вплоть до копчика.

— Дальше сама, — твердо остановил я себя.

Трава выпала из разжавшихся рук. Ноги нетвердой походкой, постоянно сверяясь с мутновато-переменчивыми приказами мозга, понесли в свою комнату. Там я просто повалился на бок и прикрыл глаза, стараясь отключиться.