Зимопись. Книга 1. Как я был девочкой (СИ)

Природа хоть и помогала, но как-то не очень. Не в полную силу. Шишка-снайпер с поставленной задачей не справилась. Надеясь на случай, но понимая абсолютную наивность такой надежды, я судорожно пытался сам что-то придумать. Перескакивая через упавший не в нужное место и время ствол, предложил:

— Почему бы вместо башен вам не взять крепость? Ведь Верховная царица в отъезде?

— Ты видела крепость? — встречно спросила Деметрия.

— На картинке.

— Считаешь, ее легко взять штурмом?

— Зачем? Вас там знают, примут как родную, вы же и есть родная. А когда большинство ваших сторонников разными путями окажется внутри, захватите непобедимую другими способами цитадель. Проще защищаться в одной неприступной крепости, чем в множестве башен, которые можно просто поджечь и выкурить засевших там обитателей.

Деметрия тревожно посмотрела на меня:

— Выкурить нельзя. В остальном читаешь мои мысли. Но вспомни молитву бойца: зашита и оборона — отсроченная смерть. Мы можем долго просидеть в крепости. Годы. И что? Лучше постоянно занимать новые территории и ждать, когда крепость сдастся сама. Выиграть нужно не битву, а войну.

Я блеснул эрудицией:

— Наполеон говорил: война — противопоставление своих нехваток нехваткам противника.

Деметрия подумала и согласилась:

— Правильно говорил. Хоть и мужик, судя по имени. Победит тот, кто сможет со временем набрать больше новых воинов. Откуда их взять в крепости? А у нас — целая страна. Крепостных можно призывать целыми деревнями.

— А если откажутся? У них семьи, хозяйство…

— Нужны агитаторы. Донести забитым крепостным слово о новом мире. Об их скором лучшем будущем. Что даже смертью в бою они приблизят счастье своей семье. Пусть сделают это ради детей. За их светлое будущее.

— А если все равно не пойдут?

— Погоним силой, — равнодушно приподняла плечи Деметрия. — Выставим в атаку первыми между врагом и копьями своих. Пусть попробуют не сражаться.

Вот и вся политика. Кто бы сомневался.

Ноги машинально ступали по траве и листве, перешагивали валежник, а в голове царил разброд. Томе проще, она девушка. Слабый пол. На ней нет моральной ответственности, что почти задавила меня. Ее ответственность та, которую пожелает на себя взять. Моя — чудовищна по весу для неподготовленных плеч. В маленькой стае разбросанных по новому миру землян я вдруг стал временным вожаком. Как же не хватает сейчас поддержки Малика, жизнелюбия Шурика, педантичной мудрости дяди Люсика… и времени, чтоб во всем разобраться. Чтоб перевернуть ситуацию в свою пользу. Хотя бы не в пользу противника. И свободы не хватает, чтоб что-то сделать. А что-то сделать можно всегда, даже когда не знаешь, что. Вспомним того же Наполеона: главное в войне — ввязаться в нее.

Я ввязался. По уши. И теперь я главный. Нет рядом папы, нет Малика, нет никого, кто выступил бы в роли доброго дяди. Страшно сознавать, но с этого момента добрый дядя, без чьей помощи не решится ни одна проблема — я. Только я. Как сказала Тома недавно: мы ведь уже большие. Увы. Слишком рано. Но.

Я — мужчина. Поэтому:

Я не ною и не жалуюсь. Я пересиливаю.

Я не прошу. Я действую.

Я никогда, никогда, никогда не сдаюсь.

Для меня нет невозможного. Трудно — да, долго — может быть, но не невозможно.

Вот так. Ведь если кто-то говорит, что от него ничего не зависит — врет, позорно и трусливо. Всегда и все зависит от каждого. Повторяю для тех, кто в домике: от каждого! Слабость, неумение, страх — не оправдание. Боязнь общественного мнения, дееспособная демократия, подчинение активного меньшинства ленивому большинству — набор чуши, в которую, к моему удивлению, многие верят. Собрались вместе двадцать львов и сто баранов — кто из них большинство? Какие законы примет парламент в таком составе? Вы все еще верите в демократию, что она существует для вас? Тогда мы летим к вам, как говорят военно-воздушные силы известного рассадника цивилизации.

Слабый человек — мертвый человек. Слабое общество — мертвое общество. Но общество состоит из людей. Из львов и баранов. Поэтому, быть слабым — предательство. Какие верные слова, хоть и сформулированы моими оппонентами. Но сейчас я обязан вырваться из рук оппонентов тех оппонентов. Чтобы отоппонировать не нравящихся мне тех и других. И демократизировать чуток, чтоб еще радовались и восхваляли великого отоппониратора. У демократов всегда так, стада баранов славят львов. Иногда — чужих. Иногда не хвалят. Бывает, даже блеют издали, что у него и шерсть неправильная, и вообще он весь какой-то недемократичный. Но если окажется на расстоянии броска, пусть даже с самой благосклонной доброжелательной мордой — воспоют аллилуйю и подставят выи и прочее. Не умеют по-другому.

Так что, господа оппоненты, ждите. Я повзрослел. Я — иду.

— Пришли, — удовлетворенно сообщила Деметрия, когда спереди донесся довольный вскрик рыкцарей.

Остановившись, она обернулась ко всем, еще не видевшим, куда пришли и зачем, и провозгласила — громко, чтоб слышали самые дальние:

— Настали великие времена! Сегодняшний день — начало новой эры. Скоро это почувствуют все!