В поисках апполона.

Но если не для этого, то для чего?

Мы шли к следам динозавра, а я снова и снова обдумывал этот вечный вопрос и вновь и вновь приходил к мысли: для радости. Радости бытия. Для торжества жизни на этой Земле, которая, конечно, не состоит из одних только радостей, и все же именно для нее. Потому-то вечным примером, вечной волнующей загадкой и предоставлялся мне образ цветущей, торжествующей в своем существовании Дремучей Поляны.

«Не набирай на свои плечи долгов и обязанностей, которые на тебя никто не взваливал. Иди радостно. Просыпаясь утром, благословляй свой новый расцветающий день и обещай себе принять до конца все, что в нем к тебе придет. Творчество сердца человека — в его простом дне… Это значит и бороться, и учиться владеть собой, и падать, и снова вставать, и овладевать препятствиями, и побеждать их. Быть может, внешне не всегда удается их побеждать. Но внутренне их надо победить любя».

Вот слова, над которыми я тоже много раз думал. Они принадлежат философам Индии.

В самом начале глубокого и узкого ущелья реки Каласу, притока бурной Кызылсу, по наклонной ровной известняковой плите протянулась цепочка следов, каждый из которых был диаметром сантиметров тридцать. В незапамятные времена шло гигантское животное по грязи, похожей, очевидно, на теперешний наш цементный раствор, не подозревая о том, что через миллионы лет двуногие существа, расселившиеся по всей Земле, распахавшие ее и застроившие коробками своих жилищ, будут с замиранием сердца рассматривать окаменевшие вмятины.

Обнаружил эти следы впервые всего лишь несколько лет назад геолог Валентин Викторович Курбатов и назвал их «след ташкурганского динозавра». По возрасту они отнесены ко времени верхней юры, то есть миллионов сто пятьдесят лет назад, точный размер — 180x240 миллиметров (это поначалу мне показалось, что диаметр каждого сантиметров тридцать). Выглядели они трехпалыми, чем-то напоминали птичьи, вся цепочка состояла из двадцати трех отпечатков и была неровной, волнистой — то ли животное не торопилось и шло, мечтая о чем-то, то ли не совсем твердо держалось на ногах. Вмятины были довольно глубоки — спичечные коробки укладывались в них полностью, если плашмя; расстояние между отпечатками около метра.

— Смотрите, какая прелесть! — первой восхитилась Лена Богданова.

— Потрясающе, правда? — медленно и значительно произнес Рафаэль, обращаясь то ли к Жоре, то ли ко мне.

— Ишь, наследил… — скептически, как всегда, заметил Жора.

— Динозаврик-то маленький был, — задумчиво сказал Тахир, словно прикидывая, какое чучело он бы из него сделал.

— Чего ж их раньше-то не открывали, вон как заметны! — резонно отметила Оля.

— Да видели наверняка, только не знали, что это, — объяснила Вера Григорьевна.

— Странно, что так сохранились… Как будто специально, — серьезно сказал Олежка, поправив свои очки.

— А ведь миллионы лет, с ума сойти можно! — добавила Оля.

— Смотрите, трехпалые какие-то, как птичьи лапы… Интересно, кто это: динозавр или динозавриха? А может, дитё? Небольшой ведь… — начала рассуждать Лена Богданова.

А Елена Алексеевна тем временем удалялась вместе со своими телохранителями по горной тропе. Она решила посетить эти следы потом, в одиночку, теперь же восседала на лошади, как амазонка, а мужчины составлял и эскорт — путь им предстоял долгий…

Итак, если судить по следам, динозавр прошел здесь не очень большой. И нам было немного даже странно, что вот оно, «вещественное доказательство», дошедшее до нас из такой глубочайшей тьмы времен, а мы стоим вокруг наклонной, почти отвесной плиты, смотрим и обмениваемся впечатлениями.

И я подумал, как непонятно выглядели бы мы, с точки зрения наблюдателя того времени, если бы он был. Особенно, наверное, Елена Леонидовна Богданова в белой широкополой, очень уж какой-то городской шляпе, и, может быть, я со своими фотоаппаратами, сверкающими металлическими и стеклянными частями на солнце. И конечно, стройная очаровательная Оля в своих модных джинсах и белой майке. И курносый Олежка в больших темных очках. И художник Рафаэль с этюдником, красками…

Самым удивительным казалось мне то, пожалуй, что и шляпа, и фотоаппараты, и джинсы, очки, этюдник и сами мы — все это порождение той же самой Земли, которая когда-то породила и динозавра — ведь количество материи, составляющей земной шар, с тех пор, наверное, не изменилось. А не могло ли быть так, что в кого-то из нас входят те самые атомы, а может быть, даже и молекулы, которые входили в состав тела того динозавра?

И опять — как при встрече в автобусе со старыми знакомыми по экспедиции — я подумал о течении времени, но только уже в более крупном масштабе. А что же будет на Земле вокруг этой самой известняковой плиты с отпечатками лет этак через тысячу? Я уж не говорю о миллионах, а ведь и они когда-то минуют…

Но самым волнующим для меня было даже не то, что тогда никого из нас, стоящих сейчас рядом, не будет — уж во всяком случае давно распадутся на составляющие атомы и молекулы наши тела. А самым волнующим для меня было то, что мы все сейчас, стоя рядом со следами, осознавали и самих себя, и это головокружительное течение времени. И если действительно никого из нас не будет, хотя плита, очень возможно, останется (что ей еще какой-то миллион-другой лет?), то зачем же тогда нужно и нам, и вообще это наше мгновенное теперешнее осознание? Ведь в воображении своем и я, и каждый из нас — даже, вероятно, самый младший, Олежка, в своих темных очках и с облупившимся от солнца носиком-пуговкой — мог легко и запросто перенестись и в глубь времен назад, то есть ретроспективно, и, наоборот, вперед, то есть перспективно. Откуда у нас эта способность и почему?

Ну динозавры, ладно, они погибли, не оставив даже потомков, а вот, например, стрекозы… Отпечатки телец стрекоз находили в пластах каменноугольного периода, что свидетельствует о существовании прямых предков теперешних стрекоз приблизительно 300 миллионов лет назад (то же самое можно сказать о тараканах и скорпионах). Правда, те предки стрекоз достигали 75 сантиметров в размахе крыльев, но ведь они, судя по всему, были на самом деле предки, а значит, генетическая цепочка от поколения к поколению тянется непрерывно, и в каждой стрекозе, значит, столько на самом деле этих «отпечатков»!.. И вообще все стрекозы — это как бы «веточки» генеалогического дерева стрекоз, но сами стрекозиные «генеалогические деревья» — «веточки» всего дерева земной жизни, потому что предки-то у всех здесь были, как считают ученые, одни.

Так вот мы стояли у края плиты, и каждый думал о своем, а потом по очереди лазили к следам — сфотографироваться. А потом мы рассеялись по долине речушки. Я, конечно, стал присматриваться к бабочкам, легкомысленно порхающим над цветами, настроив свое восприятие на светлокрылую с красными и черными пятнами. Жора ловил всех насекомых подряд — и ползающих, и прыгающих, и летающих, ему помогала Оля. Елена Леонидовна, Вера Григорьевна и Олежка собирали растения для гербария. А художник Рафаэль нашел себе где-то удобное место в теньке и запечатлевал горные дали.

Ну разумеется, меня интересовали не только светлокрылые Аполлоны. Ведь по-своему неисчерпаемой были и каждая бабочка, и жук, и стрекоза, и паук. Здесь ведь такое безграничное поле для внимательного наблюдения, что не случайно наука о насекомых — энтомология — сейчас разделилась на множество ответвлений. Специалист по жукам, к примеру, это совсем не то, что специалист по бабочкам или перепончатокрылым. И хотя есть и общие разделы, такие, как, например, этология — наука о поведении насекомых, но даже и в ней может наметиться расслоение, потому что среди одних только жуков, которых насчитывается от двухсот пятидесяти (по мнению одних ученых) до пятисот (по мнению других) тысяч видов, кого мы только не встретим. Здесь и хищники, и травоядные, и могильщики-трупоеды, и навозники, и паразиты и их хозяева, и «честные труженики», и «хитрецы», и «тунеядцы», и «силачи», и «красавцы щеголи», и заботливые, прямо-таки самоотверженные родители, и, наоборот, «беспечные гуляки», и «летуны-рекордсмены», и «бегуны», и подземные жители, и подводные, и жители пещер… И каждый из видов живет в своем мире, подчас весьма сильно отличающемся от мира других, где уровень радиации, температура, влажность, давление очень разные, и у каждого свои органы чувств, подчас далекие от нашего понимания, свои «правила жизни», свои инстинкты, свои «беды» и «радости», свой способ выживания и продолжения рода, своя борьба…