В поисках апполона.

Вот конечная точка моих походов — небольшая ровная площадка, которая снизу смотрится как вершина горы, а на самом деле лишь ступень перед следующей ступенью. Как раз здесь мы и останавливаемся на отдых — в радиаторе «уазика» тоже кипит вода. Уже прохладно. А впереди — перевал. Приходится надевать штормовку.

И вот наконец он, Ташкурганский перевал на Гиссарском хребте Памиро-Алайской горной системы. Как-то мгновенно и решительно все изменилось вокруг. Не стало жары — холодный ветер гуляет здесь на просторе. Впереди огромная горная страна: громады снежников, гигантские скопища облаков над ними, пронзительная синева неба. «Земля Санникова»!

Мы останавливаемся.

— Вон та вершина — Маскара, — говорит Салим Содыкович. — А эта — Ходжа-Пирьях. Четыре тысячи пятьсот метров.

— А где сам заповедник?

— Вот там и там, видите? И дальше по Кызылсу. Вот туда едем.

Да, внушительная картина. Сплошные горы.

От перевала спускаемся гораздо быстрее, хотя и на тормозах. Пересекаем широкое плоскогорье, покрытое альпийской растительностью — вот где, наверное, могу встретить их, Аполлонов, думаю я, и приближаемся к скале, напоминающей по форме то ли мавзолей, то ли замок.

— Оба-зим-зим! — торжественно произносит Салим Содыкович. — Гора Оба-зим-зим и целебный источник с таким же названием. Остановимся?

Прямо из-под скалы течет ручей, кристально чистый, холодный. По его берегам — густые заросли трав, цветы. Дальше вдоль дороги и на окрестных скалах — цветущий шиповник, розово-коричневый эремурус Регеля (похожий отчасти на робустус, только гораздо ниже и менее эффектный), обильно цветущий крупными желтыми цветами адонис, колючие «ежики» аканталимона. Кое-где зеленеют деревца арчи.

Мы располагаемся у ручья, с удовольствием пьем родниковую воду. Салим Содыкович бросает прямо в ручей куски узбекской лепешки, чтобы они напитались «целебной водой».

— В чем же ее целебные свойства? — спрашиваю.

— Не знаю. Целебная вода — и все, — отвечает директор. Потом, подумав и усмехнувшись: — Ну вот, к примеру, если голова утром болит после праздника, то воды попьешь этой — и все как рукой снимет!

— Как рассол, значит? — улыбаясь, говорит медлительный полный Соттар.

— Да-да, как рассол, точно! — подхватывает Петя Нам.

— Лучше! — веско возражает Салим Содыкович. — А если серьезно, то бодрость придает эта вода. Здоровье! Чистая, холодная. И соли тут какие-то есть ценные. А еще, смотрите, снега на скале нет, а она все лето течет. Откуда?

И Салим Содыкович хитро прищуривает смоляные свои глаза.

Действительно: откуда?

Вода и на самом деле отличная. Напившись вдоволь, я наполнил фляжку.

— Ну что, поехали? — приглашает гостеприимный хозяин.

Мы мчимся дальше, огибаем большую гору, и перед нами распахивается внезапно истинно сказочная картина.

В лощине в лучах закатного солнца мы увидели скопище низких глинобитных домиков, которые казались сейчас золотыми. Над ними высились голубоватые остроконечные снежники. В сапфировом небе кое-где застыли громады кучевых облаков. Картина была пронзительно, «вопиюще» красивой, какой-то ненастоящей, хотя и удивительно законченной в каждой своей детали. Приглядевшись, я понял, что главное было даже не это — не «вопиющая» красота пейзажа.

Главное, что сразу чувствовалось: кишлак абсолютно пуст — ни человека! Это вселяло тревогу, но какую-то романтическую тревогу и будило в памяти воспоминание о прочитанном: о загадочных Андах Южной Америки, где удачливые путешественники открывали древние, мертвые теперь города инков.

— Что это? — совершенно очарованный, спросил я у Салима Содыковича.

— Кишлак Ташкурган. Красиво, да? Остановимся. — И он постучал по кабине. «Уазик» остановился.

— А где же люди?

— Переселили людей. В 1975 году, когда заповедник организовали. Я сам переселением руководил, — с гордостью сказал директор.

— Как переселили? Куда?

— В Каршинскую степь. В хорошие, современные дома. Нельзя было здесь оставлять, понимаете? И так арчу вырубили, склоны кое-где совсем облысели, видите? Ничего не поделаешь, надо было переселять. Триста двадцать четыре семьи было, около двух тысяч человек. А работало в совхозе, между прочим, знаете сколько? Пятьдесят семь человек! Всего! На тысячу трудоспособных! В отрыве от страны, понимаете? То, что людей переселили, правильно, я считаю. Да и выхода не было другого. Или кишлак, или заповедник. У нас контора там. Поедем, я вам сегодня кишлак покажу. Две мечети остались. По триста, четыреста лет мечетям…

Через несколько минут мы въехали в мертвый город. Но он был не совсем пуст. Люди здесь, оказывается, были.

«Кызылсуйский горно-арчовый государственный заповедник» — так было написано на вывеске на одном из домиков. Нас вышли встречать.

Салим Содыкович отдал кое-какие распоряжения, и мы отправились на экскурсию по Ташкургану.

Прекрасны и совершенны, конечно, древние памятники Самарканда, но и в этих незатейливых, а сейчас к тому же и полуразвалившихся, покинутых строениях была своя прелесть. Те строились все-таки для украшения, эти для жизни. Простой, естественной и каждодневной.

Конечно, глинобитные одноэтажные домики напоминали средневековые, а может быть, даже еще более древние жилища, и никакой роскоши не было в них. Но в них жили люди, жили долго — годы и годы, а потому, как и в произведениях самой природы, была в них целесообразность, не эстетически заданная, а естественная. Своя гармония, свой стиль и ритм.

Странное очарование охватывает нас, когда мы осматриваем развалившиеся от времени человеческие жилища! Дыры в стенах, облупленная глиняная штукатурка, провалившиеся крыши, а кое-где и просто остатки стен… Время сгладило острые углы… Пустынные дворики поросли высокой травой, небольшими деревцами, кустиками. Трава и даже кусты были подчас и внутри — в бывших комнатах, если туда проникало достаточно света. Когда-то здесь кишело многолюдье — женщины и мужчины занимались хозяйством, играли дети, у каждого была своя жизнь, с радостями и огорчениями, заботами и счастьем.

— Конечно, если бы наладить подвоз каменного угля, то с топливом проблему решить можно, — продолжал тем временем Салим Содыкович. — Да ведь дорога-то непростая. А домов много. Да еще браконьерство бывает. Как зверей защитишь, если народу столько? Привыкли охотиться. Из окрестных селений сюда приходят. За кабаном. А то и медведя завалят, козла. Штрафуем, а все равно ходят. Видите, сваи, стойки сохранились в домах — это арча. Дерево арчи сотни лет растет, а человек взял и срубил за несколько минут… А вот и мечеть.

Строение чуть больше других, с плоской крышей, подобием просторной веранды с резными подпорками-колоннами. Роспись на потолке, на стенах в глубине помещения. Ниша в стене с аркой наверху — очевидно, это амвон, где стоял проповедник-мулла.

— Триста лет, а сохранилась, видите? — сказал Салим Содыкович. — И еще одна есть, чуть подальше.

Крайние домики стояли у самого обрыва. Внизу, метрах в пяти-десяти, под отвесными скалами виднелся плоский и голый берег, а дальше — русло бурной реки Кызылсу. Выше по течению видно было постепенно сходящееся ущелье, а еще выше — горы с вершинами, покрытыми снегом.

— Ночевать у нас будете, — сказал, обращаясь ко мне, Салим Содыкович. — Завтра в четыре утра вставать будем.

С нами по кишлаку ходил высокий, очень худой, молчаливый мужчина с морщинистым смуглым, словно высушенным, прокопченным солнцем лицом, с седыми усами и в тюбетейке.

— Хамид Назарович Назаров, — представил его всем Салим Содыкович, когда мы только еще отправлялись в путешествие по кишлаку. — Главный лесничий заповедника, уже двадцать шесть лет на этой работе. Имеет награды…

Я был знаком с Хамидом Назаровичем — он приезжал на нашу стоянку и даже пригласил меня однажды пойти с ним к пещере Тамерлана — он верхом на лошади, а я пешком до конторы, а потом оба на лошадях. Подумав, я тогда отказался, потому что, во-первых, не пещера меня больше всего привлекала, во-вторых, как раз тогда появилась надежда на геологов, а в-третьих, я ведь на лошади никогда в жизни…