Фонтаны на горизонте

— Думаешь, изменился? Тот же матрос Взглянув на ручные часы, Слива сказал:

-Курс в порт! Познакомлю с капитаном. И там решат. Ну?

- Согласен, - сказал Курилов, чуть сдвинув черные брови. Глаза его стали глубокими, сгрогими. - Сидеть на берегу — дело бичевское[39]

Бич, бичкомер — моряк, слоняющийся по берегу и не торопящийся уйти в плавание (жаргон).. — Помолчав, добавил: — Вот уж не думал, что стану китобоем.

— Отдавай швартовы! — произнес Слива, поднимаясь со своего места.

Товарищи вышли из ресторана на душную улицу и направились в порт.

Слива, зорко поглядывая по сторонам своими быстрыми черными глазами, говорил:

— Отсюда пойдем во Владивосток. Там наш порт приписки... Смотри, какая блондинка у витрины стоит — Мэри Пикфорд![40]

М э р и Пикфорд — американская киноактриса, пользовавшаяся широкой известностью в 20—30-х годах. Народ подобрался стоящий — мечта капитана. Наш кэп — старый морж. Фамилия его почти моржовая — Можура. Слышал, может быть?

Курилов покачал головой. Слива схватил его за руку, сверкнул глазами в сторону панели:

— Эх, какая брюнеточка! Вот бы ее подцепить на бук сир...

Леонтий улыбался, хорошо зная товарища. Слива только на словах — законченный донжуан. Проводив взглядом женщину, Слива нарочито громко вздохнул и, прикрыв глаза, продолжал:

— Тебя обязательно зачислят, или не я Слива. Вот кем бы тебя сделать? Знаешь что? — он даже схватил Курилова за локоть. — У нас наблюдателя нет. Убей меня мама, если ты не классический бочковой!

Ты подожди, Филипп... — начал Курилов. Но боцман перебил его, помахав кому-то рукой:

Эй! Укротитель китов!

К ним подошел моряк с тонкой юношеской фигурой. Его синий китель, несмотря на жару, был застегнут на все пуговицы и крючки. Над левым карманом поблескивал маленький комсомольский значок.

— Петр Турмин! — театральным жестом представил его Курилову боцман». — Наша могучая смена. Впервые идет в кругосветку!

Турмин сдержанно улыбнулся.

— Протяните свою интеллигентную руку моему другу, — сказал Слива. — Ковыляй с нами до порта. — при гласил он Турмина.

В посту грохотали лебедки. Над головой проплывали в сетках бочки, тюки. Непрерывной лентой тянулись по конвейерам в широко раскрытые двери пакгаузов мешки с рисом и мукой, аккуратные с пестрыми наклейками ящики с апельсинами и яблоками. С берега на пароходы грузились металлические балки, машины в решетчатых ящиках.. Моряки шли мимо пароходов под иностранными флагами. Курилов рассеянно читал названия судов и портов, к которым они были приписаны.

- Стоп! - неожиданно крикнул Слива. — Вот она, наша мамочка-база.

Они остановились около большого стотридцатиметрового судна. Курилов с недоумением смотрел на поднятую, тупо срезанную корму. В ней был огромный четырехугольный вырез, начинавшийся у самой воды и доходивший почти до юта[41]

Ют - кормовая часть верхней палубы. От воды же шла и покатая площадка к верхней палубе.

— Что это за ворота? — удивленно спросил Курилов. Слива тоном экскурсовода заговорил:

— Эта «калиточка» называется слипом, через нее будут втаскивать китят для стрижки и бритья.

На палубе была видна сложная система стрел и лебедок. По широкому трапу сновали рабочие, матросы. В стропах поднимали какой-то груз.

По всему чувствовалось, что судно готовится к выходу в плаванье.

Слива торопил Курилова:

— Не становись на якорь. Идем к нэпу.

Петр Турмин уже куда-то исчез. Моряки вошли в кирпичное здание, на дверях которого была прибита картонка с надписью: «Китобойная флотилия «Приморье». В длинном коридоре Слива остановился перед дверью с надписью: «Китобойное судно «Шторм» и открыл ее.

— Разрешите войти, товарищ капитан?

Голос Сливы теперь звучал по-деловому. Сам он подтянулся, собрался. За столом сидел широкоплечий пожилой моряк с отвисшими запорожскими усами. Прищуренные глаза под взъерошенными бровями точно высматривали какую-то далекую цель. В густых волнистных волосах светилась седина. Это и был тот самый капитан Можура, о котором говорил Курилову боцман.

— Матрос Курилов прибыл со мной для несения службы на китобойном судне «Шторм»! — лихо доложил Слива и указал головой на Курилова.

Можура жестом приказал боцману умолкнуть, быстрым хмурым взглядом окинул лицо, фигуру Курилова и, видимо, остался доволен. С едва заметной под усами улыбкой капитан сказал:

Как же так выходит, товарищ Слива? В команду нашу товарищ Курилов еще не принят, а вы уже докладываете, что он прибыл для несения службы.

Илья Петрович, — протяжно проговорил Слива. Глаза его лукаво поблескивали. — Вы же сами отдали мне приказ настоящих моряков подбирать. Вот я и привел. Курилов мой морской брат...

Давайте знакомиться, — обратился Можура к Курилову и указал на стул.

На широком грубоватом лице капитана все было крупным: нос, губы, подбородок. Коричневую кожу, выдубленную непогодой и годами, покрывала паутина морщин. Можура несколько секунд молчал, занявшись трубкой, затем в упор посмотрел на Курилова и сказал:

— Расскажите о себе.

На следующий день Курилов был приглашен к помполиту флотилии Степанову. Провожая Леонтия, Слива давал наставления:

— С этим ухо держи востро. Чуть зазеваешься — проглотит, как акула ржавую консервную банку, у-ух!..

— Что, строг? — спросил Курилов. Боцман, не отвечая, махнул рукой.

У Сливы были причины опасаться помполита. Как-то он явился в порт навеселе и попал на глаза Степанову. Помполит пригласил моряка к себе в кабинет. Через час Слива вылетел оттуда с испариной на лбу. На следующий день беседа продолжалась. О чем с ним говорил Степанов, Филипп Филиппович никому не рассказывал.

Курилов постучал в дверь кабинета помполита и получил приглашение войти.

Степанов — рослый человек, для которого комната казалась тесноватой, — стоял над развернутой на столе картой. Он поднял навстречу Курилову моложавое, чисто выбритое лицо. На нем была полувоенная форма из серого коверкота. Над правым грудным карманом - орден Красного Знамени.*

По тому, как держался и говорил Степанов, Курилов понял, что он не моряк.

- Товарищ Курилов? — переспросил помполит Леонтия - Капитан Можура говорил о тебе. — Голос у него был ровный, густой. Он крепко пожал руку матросу и продолжал: — Значит, нашего полку прибыло. Это очень хорошо. Садись. Нам есть о чем потолковать.

После первых слов Степанова у Курилова исчезла та скованность, которая бывает при первой встрече с начальством.

Задав несколько вопросов, касавшихся биографии Курилова, и внимательно выслушав его, Степанов просто

сказал:

— О тебе и райком, и пароходство дали отличные отзывы. Рекомендуют. Нам партийцы очень нужны. На «Шторме», к сожалению, пока коммунистов раз, два — и обчелся.

«Значит, я принят на флотилию, — подумал Курилов, и от этой мысли у него стало приятно и светло на душе. — Ну, Слива, спасибо тебе».

Леонтий понял, что перед ним раскрывается новая и интересная жизнь. В детстве ему приходилось читать о китобоях, но, кроме каких-то смутных картин моря, охоты и почему-то ярко описанных попоек, у него ничего в памяти не осталось.

— Эх, людей, людей у нас мало, товарищ Курилов! Специалистов нет, приходится из-за границы приглашать. Но ничего, я верю, у нас скоро будут свои кадры, да и не хуже заграничных. Верно, а?

Он встретился взглядом с Куриловым, и матрос увидел его серые глаза, такие ласковые и приветливые. Степанов просто советовался с Куриловым. Подвинув к себе свежий номер «Ленинградской правды», он сказал:

— Вот сегодня сообщают: «Днепрогэс имени Владимира Ильича Ленина дала электроток». На открытии выступили товарищи Калинин и Орджоникидзе. Трудно было строить, трудно. Но победа одержана. И вот Алексей Максимович Горький пишет: «Днепр побежден и отныне улет покорно служить делу развития социалистической культуры». Хорошо сказано! — Степанов оторвал взгляд от газетного листа. — Нам тоже будет трудно осваивать китобойный промысел. Но освоим. Верно?