Портартурцы

— Солдаты бьются удивительно умело, но у них развинчены нервы, — вставил Некрашевич-Поклад. — Им все время, каждый день, мерещится помощь. Но ее нет. Они плачут, потому что у них «на душе тяжело».

Слова попросил Виррен:

— Мы, моряки, стали сухопутными вояками. О боевых качествах матросов я получаю каждый день самые положительные отзывы из уст сухопутных офицеров. Эскадра не сыграла возложенной на нее роли в море, но она в настоящий момент, так же как и сухопутные войска, выполняет огромную роль людскими ресурсами. Роль Артура как убежища для флота не окончена. Наши суда нарочито утоплены нами же, чтобы отвлечь от них снаряды врага в другую сторону. Если мы удержим крепость до конца войны, то мы быстро воскресим наш флот. Это — одно положение. Второе — мы со дня на день ждем Балтийскую эскадру. Если ей не будет места в гавани, то она может оправиться после длительного пути на внешнем рейде под защитой не только своих пушек, но и береговых укреплений крепости. Сдавать Порт-Артур нельзя. Будем биться. Будем держать врагов еще недели, месяцы на передовых, хотя и разрушенных укреплениях.

— Перед уходом сюда на совет я спрашивал своих офицеров: можно ли драться? И все в один голос ответили: «Можно, — сказал полковник Грязнов. — Даже мой вестовой, больной, к слову сказать, человек, надоел мне с просьбой отпустить его на позицию. И я отпустил его. Он дрался с японцами и теперь серьезно ранен.

Поднимаясь для выступления, генерал Горбатовский покосился на Фока и сделал недовольную гримасу. Высокий, с моложавым лицом, но несколько сутуловатый, Горбатовский не производил впечатления боевого генерала. И в очертании губ, и в мягком взгляде было добродушие, граничащее с наивностью.

— Национальное и личное самолюбие, — начал он свою речь, — должны побуждать нас все дальше и дальше отодвигать возможность попасть под конвой японского унтер-офицера. Мы должны драться на первой позиции, укрепляясь среди развалин фортов, а не отдавать их при первой случайности врагу. Мы сблизились с японцами, и это положение следует использовать для борьбы. Теперь их артиллерия посылает меньше снарядов на наши окопы, так как они рискуют при малейшем недолете побить своих. Нас поражали исключительно тяжелые снаряды, а не японские солдаты. Дайте больше ручных бомбочек, минных аппаратов — и японцы будут задержаны еще на неопределенно долгое время.

Фок вскочил и злобно посмотрел на Горбатовского. Присутствующие обернулись в его сторону. Лицо Фока показалось всем маленьким, сморщенным, стареньким.

— А где резервы? Где у нас люди, чтобы их каждый день уничтожали японскими ручными бомбочками? Нам нельзя так близко соприкасаться с неприятелем. Даже в Севастополе враг ближе шестидесяти сажен не подходил.

«Вспомнил свою записку», — подумал, усмехнувшись, Стессель.

— Нам нужны снаряды, а артиллерия молчит! — закричал Фок.

— Крепостная артиллерия совместно с полевой и морскими орудиями неуклонно делает свое дело. Хотя орудия и подбиваются неприятелем и даже часто заклиниваются своими плохо подточенными в арсенале снарядами, мы отражаем все наскоки врага именно артиллерией. Пехота докалывает или расстреливает разрозненные группы, — ответил Фоку артиллерийский генерал Никитин. — Положение тяжелое, но не угрожающее. Японцы страшно медленно, научно медленно ведут минную войну. Дух войск у нас хорош, не хуже японского. В письмах убитых японцев мы читали просьбы прислать им свежих людей, не видавших смерти… А наши солдаты закалились в презрении к ней. Пришел в штаб с Китайской стены раненый солдат и просил дать им офицера, но когда ему самому предложили отдохнуть, он рассмеялся: «Все равно не усижу на вторых линиях, людей мало, а дела много. Офицеров у нас всех перебили. Дайте офицера. Кто-то должен же смотреть и держать связь со штабом…» Минут десять этот солдат рассказывал нам о боевой работе в траншеях. К сожалению, я не запомнил всего разговора. Но это говорил человек, любящий свою родину. Солдатская масса полна ненависти к врагу, дерется за клочки чужой земли, как за свой дом… Здесь говорили: «Флот погиб». К глубокому прискорбию, это верно, но мы взяли с броненосцев прекрасные пушки и чудесных бойцов-моряков. Я на артурский гарнизон смотрю, как на часового, который ждет, когда его снимет с поста разводящий из Маньчжурской армии.

Полковник Ирман вытер платком свой огромный лоб и, блеснув глазами, твердо сказал:

— Порт-Артур представляет собой твердыню, о которую еще будут разбиваться японские полки. Армию генерала Ноги мы обязаны задержать здесь возможно дольше. Хотя суда и затоплены, но они все же наше сокровище. В руках врага они повлекут за собой падение нашего влияния на Дальнем Востоке. Артура не сдавать! Не думать и не толковать об этом.

— Прочтите вашу записку, Александр Викторович, — шепнул Стессель, наклонившись к Фоку.

— Не нужно, — ответил Фок. — Я изложу сущность в своем выступлении.

Полковник Мехмандаров подробно обрисовал положение около третьего форта. Он заявил:

— Опасение, что враг на развалинах форта установит пушки, излишне. Мы ни в коем случае не допустим до этого. Мы направим на японцев огонь со всех наших батарей. Правда, враг может накапливаться во рвах форта. Но скопление японцев для нас не новость. Мы о них знаем, рассеиваем их и отражаем с первых чисел августа… Хотя у нас нет сейчас третьего форта, но держаться нам следует по-прежнему на первой линии, укрепляя Китайскую стену, чаще отводя ее защитников на отдых.

— Каждому из вас по отдельности положение кажется сравнительно сносным, — начал Фок. — Но при общем взгляде дело не так просто. Мы не можем убаюкивать себя рассуждениями какого-нибудь солдата. В этом случае требуется глубокий анализ. Людской материал весьма истощен и физически и по его численности. Надо отметить исключительно боевое настроение наших войск. Стрелки и заикнуться не дают о сдаче. Чуть разговор об этом — стыдят. Положение же врага по отношению к первой линии с каждым днем становится все более выигрышным. Захватить проходы между нашими батареями барону Ноги уже теперь нетрудно. Надо учитывать канун нового года по новому стилю. Усилия с их стороны были исключительные… Предупредить резню — дело первостепенной важности. В моменты, предстоящие ей, следует проявить исключительное спокойствие. Вырвать у врага пальму победителя очень почетная задача для нашего командования.

— О чем он говорит? — спросил Виррен у Ирмана.

Открытое лицо полковника озарилось улыбкой:

— — Лисий хвост мелькнул у нас перед глазами, Роберт Николаевич.

— Да-а-а… Я теперь понимаю Киньчжоу, — протянул адмирал.

Заметив, что его плохо слушают, Фок замолчал.

— Итак, господа, вы высказываетесь почти единогласно… Единогласно за защиту крепости до крайности. Благодарю вас за это. Другого решения я и не мог ожидать от русских офицеров, — сказал Стессель, закрывая совещание.

Глава двадцать третья

1

Вечером 16 декабря капитан Мехметинский вызвал охотников из числа ездовых для пополнения убыли в орудийной прислуге. Подковин примкнул к ним.

Четыре уцелевших орудия стояли с поцарапанными колесами. Стальные щиты, подвешенные к ним в Артуре, были погнуты ударами неприятельских снарядов. Крутом ложементов — глубокие воронки… На маленькие красивые пушечки направлялись одиннадцатидюймовые бомбы.

У второго орудия Подковин нашел Прикшайтиса, младшего фейерверкера Остапова и канонира Трифонова.

— К вам пришел помогать.

Больше всех обрадовался Прикшайтис. Он долго тряс Подковину руку.

На третьем форту неприятель вел работу: по краю горжевого рва выкладывали мешками траншею венчания. Росла угроза Китайской стене, Заредутной батарее и Большому Орлиному Гнезду.

18 декабря к батарее поднялись полковник Мехмандаров и подполковник Стольников.

У Мехмандарова борода стала шире, брови нависли. Складки его сурового лица, шедшие от носа к разрезу губ, углубились. В длинной шинели и высокой папахе он казался маленьким и смешным.