Портартурцы

— Помните, как там оговорено все, — не унимался Стессель. — Возьмите папку с приказами и прочитайте. Может быть, на самом деле его следует развить.

— Приказ № 780, — произнес усталым голосом поручик. — «Слава богу, пока, — адъютант поморщился, ему не понравилось последнее слово, — все отбито. Японцы в некоторых местах присосались и, разумеется, теперь что может быть? Возьмут человек десять — двадцать, полезут ночью, а гарнизон утомлен и спит, вот что, боже сохрани; когда лезут на штурм — это не страшно, вы их отобьете, а вот вы когда заснете сном богатырей, ну тогда вас сонных хоть руками бери; а потому надо это не дозволять, да не на словах, а на деле. Предписываю следующее: первое — гарнизон каждого форта поделить на три смены…»

— Хорошо, достаточно. Большего не скажешь. Дальше, я помню, там предписано генералам Никитину, Церпицкому, полковникам Рейсу и Савицкому для проверки приказа, так как без проверки ничего не будет, чаще бывать в окопах… Кстати, Церпицкий женится и ему особенно следует набираться бодрости в ночных прогулках, — засмеялся генерал. — Ну, что там дальше наш вещун намолол? Поди то же да то же и ничего для меня нового?

Адъютант подернул плечами. Он знал, что Стессель ловил слова Фока на лету и сейчас же передавал их в своих приказах. Последнее время «вещун» стал подавать записки. «Просятся на скрижали истории. Потомство пропишет им память за то, что угробили крепость и флот», — подумал поручик и продолжал вслух:

«Организм должен погибать постепенно, начиная с конечностей; так равно падение крепости должно идти постепенно, начиная с ее внешних верков. Успехи как первого, так и второго будут зависеть от того, насколько первый своевременно удалит поврежденный член, а второй оставит атакованную часть».

— Вспомнил Киньчжоу, — буркнул Стессель.

«Задача эта не из легких: доктору надо иметь верный взгляд, чтобы определить тот момент, когда орган для организма делается более вредным, чем полезным; но этого одного еще недостаточно, так как в этом надо убедить и организм, без согласия его ведь нельзя произвести операцию».

Стессель встрепенулся и обернулся к адъютанту:

— Поговаривают, что Фок ведет беседы с солдатами о сдаче крепости. Вы не слышали об этом, поручик?

— Так, разными экивоками…

«Кому хочется расстаться с ногой, глазом; другому кажется лучше расстаться с жизнью».

Адъютант усмехнулся: «Так думает большая часть артурцев, кроме главного начальника…»

«И доктору надо убедить, что и без ноги можно обойтись…»

Адъютант зло скривил губы. «Так же, как и без Артура», — снова подумал он.

«…И даже с американской искусственной ногой плясать будешь», — продолжал читать адъютант.

— Вот бы генералу Церпицкому к свадьбе, — засмеялся Стессель.

«Коменданту не легче; ему надо также иметь верный взгляд, чтобы он мог вовремя оценить, что данный пункт выжал все, что он мог выжать от атакующих, и с той минуты перевес уже на стороне врага, и наступает время его жатвы. Искусство и состоит в том, чтобы вовремя уйти от удара, подготовленного врагом, и тем самым дорого продать ему успех».

— Довольно, довольно, — сказал Стессель. — Пака прочтешь и уразумеешь, японцы ворвутся в город.

— Но мне кажется, в записке есть очень дельные мысли. Как вы думаете, Дмитрий Ильич? — проговорила Вера Алексеевна.

— Большой вопрос о порядке защиты крепости и даже, может быть, о ее сдаче может решить только большой комендант, каковым в настоящее время является его высокопревосходительство. — Адъютант наклонил голову в сторону Стесселя и замолчал.

С минуту молчал и генерал, самодовольно улыбаясь. Потом посмотрел на поручика и сказал:

— Можете идти.

— Из вас, поручик, толк будет, — засмеялась Вера Алексеевна.— Давно ли вы знакомы с Александром Викторовичем, а экивоками говорите не хуже его. Ну, пока, прощайте.

Генеральша протянула руку, и адъютант, поцеловав ее, удалился.

— А как твое личное мнение насчет истинного положения крепости? — спросила Вера Алексеевна мужа, когда адъютант ушел.

— При полном напряжении мы еще продержимся месяц, а то и больше.

— Больше месяца жить под страхом быть раздавленной чудовищной бомбой!

— Что же ты хочешь?

— Выручка не придет. Артур возьмут открытой силой, если его не сдать.

— Лицу, руководившему обороной крепости и сдавшему ее, во всех случаях грозит смертная казнь.

— Но не тебе. Героическая оборона заставит в Петербурге призадуматься. Неужели там бессердечные и безмозглые люди? На алтарь отечества положено все!

— Когда при падении крепости гибнут главные руководители, тогда говорят: использовано все. Тогда вечная слава… В противном случае — позор.

— Красивые слова! Умелое использование всех возможностей, а затем сдача также могут принести славу. И, к тому же, живому, а не мертвому… Когда восхищаются атакующими и слагают про них песни? Когда крепость взята штурмом. В противном случае, то есть при сдаче гарнизона, все относится на превосходство сил и осадного парка, а личные заслуги солдат и офицеров осадной армии смазываются… Крепость истощена, люди переутомлены, пушки расстреляны. А если они потребуются, то при оценке действий русских их появятся тысячи, и не только в нашей, но и в иностранной печати. Где та помощь, которую мы ждали с севера? Где Куропаткин, который по-детски оценил надвигающуюся опасность? Раз убежище для флота, то оно должно быть снабжено и людьми и снарядами!

— Ты забываешь про наших завистников и врагов. Генерал Смирнов, адмиралы, корреспондент Ножин и десятки других лиц… Я захватчик власти, и трус, и тому подобное. Даже милейший Александр Викторович, когда его прижмут к стенке, будет ссылаться на мои распоряжения. А посадят на скамью подсудимых его и меня.

— Суд будет обязательно, я не сомневаюсь, но тебя оправдают! — воскликнула Вера Алексеевна.

— Ты думаешь?! Нет, не оправдают. Но смягчить приговор могут… В этом ты права… Пожалуй, можно рискнуть…

— И скорее, как можно скорее… У меня сердце изболелось. Я ночей не сплю, — воскликнула Вера Алексеевна и заплакала.

— Что с тобой? Слезы? У Веруси слезы. Я тебя не узнаю. Созову военный совет. Наверное, поддержат.

Стессель встал, прошелся. Помолчав, он воскликнул:

— А куда мы, голубушка, будем девать золотые вазы? Японцы их не пропустят.

— Да, жаль. Такие редкие вещи, — сокрушенно сказала Вера Алексеевна и подумала: «Боже мой, как странны и наивны великие люди. Вспомнил о вазах, когда гибнет так много ценностей и жизней. Точно Тарас Бульба и его уроненная трубка…»

Супруги придвинулись друг к другу и долго обсуждали, как им сохранить драгоценные вазы, вывезенные генералом из Китая в предыдущем походе.

Через горы перелетали снаряды. На передовой линии открылась усиленная ружейная и пулеметная стрельба.

— Придется бросить в море, — сказал Стессель.

— Что ты! Я поговорю с управляющими торговых фирм. Они устроят переброску их в Чифу или Шанхай.

— Как же! Так они тебе и возвратят их, держи обе руки, — рассмеялся Стессель.

— А я говорю, что можно довериться. У тебя нет чутья на людей, — Вера Алексеевна сверкнула глазами и топнула ногой. — Ты всегда считаешь меня дурой!

— Ладно, ладно, — сердито проговорил генерал. — Ты умница, ты все знаешь, все предвидишь… А у государя императора все генерал-адъютанты — дураки…

— Не все, но некоторые из новоиспеченных, — зло сказала Вера Алексеевна.

В дверь постучались:

— Это я, Прокоп, ваше высокопревосходительство. На третий форт атака и, кажется, на Китайскую стену. Посмотрите, что делается.

Супруги только сейчас услышали ожесточенную перестрелку и вышли на крыльцо. На вершинах гор непрерывно взрывались снаряды, а дальше за ними вспыхивали ракеты.

— По второй линии и сюда ближе снарядами шарит. Резервы наши ищет.

— Скажи ординарцу, пусть седлает лошадей, — распорядился Стессель.

— Ты же не поедешь?

— Куда ехать-то, голубушка? Я вызову сюда полковника Рейса, а кони пусть в седлах постоят… Такой момент и без приказаний. Разве это логично?!