Здесь русский дух...

Федор не поймет, что случилось с его сыном. Раньше тот даже в праздники не любил ходить в храм, а тут… Утром проснется чуть свет — и сразу к образам. Потом долго бубнит себе что-то под нос, пока мать не позовет завтракать.

Наскоро поев, бежал в церковь, откуда возвращался порой затемно. Усталый, но какой-то просветленный. На вопросы домашних не отвечал, а весь погружался в свои мысли. Так молча и проводил вечера. Потом с усердием молился на сон грядущий, ложился на сон грядущий. Так тянулся день за днем.

Вдруг Тимоха исчез. Федор начал его искать, но ему сообщили, что видели Тимоху в монастыре в монашеском одеянии. «Ну вот, приехали! — тяжко вздохнул казак. — Я-то думал, из сына что-то хорошее получится, а он, видишь как, в богомольцы подался… Да кто мог подумать! Видно, в плену прошел всю цепь страданий и решил за молитвой все забыть».

Так и было. Тимоха-то думал, его только чудо спасет, и молился, чтобы оно произошло. «Господи, — говорил он, обратив свой взор к небесам, — если ты есть на свете, — помоги мне вернуться домой. Если поможешь — до конца дней своих служить тебе буду»…

У Федора все по-старому. Живет на два дома. Наталья из-за душевных мук рано постарела. И куда только делась ее прежняя стать? Пройдет улицей — так ни один казак не обернется на нее, как прежде. Все чаще «теткой» стали обидно называть, хотя еще недавно даже молодые казаки называли ее по имени.

Другое дело — Санька. За эти годы она превратилась в молодую, полную сил, во всех смыслах красивую бабу. В прошлое ушли ее прежние барские ухватки, да и одеваться она стала, как все здешние казачки. Куда денешься?..

Потихоньку и родных своих стала забывать, посчитав свою судьбу предрешенной. Ей никогда не удастся вернуться домой. Можно, конечно, попытаться бежать, но как быть со Степкой? Уж больно он привязался к отцу, поэтому никогда не согласится оставить Опарина. Без сына ей нет смысла бежать, ведь тогда она навсегда потеряет Степана.

Впрочем, и без своего Федора она теперь не могла жить. Если убежит — умрет от тоски. Кто к ней тогда будет приходить по ночам и тешить страстными ласками? Конечно, там, на родине, она сможет найти себе достойного мужчину, но разве кто-то другой заменит ей лихого казака?..

Степка на самом деле души не чаял в отце. Он гордился им и считал самым лихим и отважным казаком во всем албазинском войске. Бывало, куда Федор — туда и он. Рано сел на коня, подаренного ему Опариным, и теперь вместе со всеми казаками по утрам шел в поле, где проходили боевые учения. Сам на этом настоял, хотя отец поначалу и упрямился. Мал, дескать, вот когда подрастешь… Степка в Федора, упрямый. «Я уже большой», — говорит. Чего ж тут поделаешь? Пришлось подчиниться. Конкур, фехтование, джигитовка, стрельба из пищалей и мушкетов — все эти науки Степка освоил уже к десяти годам. Ему даже сшили настоящий казацкий наряд и постригли, чтобы он ничем не отличался от своих старших товарищей. Теперь, когда он, звеня шпорами, в нахлобученной на глаза бараньей шапке с татарскою плетью в руке шел по улице, вся местная детвора с нескрываемой завистью смотрела ему вслед.

— Ох, и умный этот опаринский азиатик-то! — добродушно говорили казаки, глядя на то, с каким старанием малыш осваивал премудрости казачьего ремесла. — Ей-ей, второй Федька подрастает.

Сам Федор только довольно ухмылялся, видя, что из Степки рос добрый казак.

— Тять, а война будет? — часто спрашивал тот отца.

— Бог даст, пронесет… — отвечал Федор.

— Жаль… — вздыхал парнишка.

— Чего жалеть-то? Война, брат, штука поганая, — объяснял ему отец. — Знаешь, как умные люди говорят? Лучше, мол, худой мир, чем добрая ссора. Так-то вот…

— Тогда зачем все эти пушки с саблями? — никак не мог понять мальчуган.

— Чтобы было чем себя от всяких злодеев и гадов защитить, — говорил Федор.

Присутствовал в войске еще один человек, которого Степка обожал не меньше, чем отца, — Петр. Тот давно слыл отчаянным рубакой и верховодом, за что его еще три года назад произвели в десятники. Летучий отряд, состоявший в основном из старых его дружков, не раз отличался в боях с маньчжурами, которые в последнее время все чаще и чаще нарушали границу. Вот Степка и мечтал когда-нибудь вступить в этот прославленный отряд и плечом к плечу со старшим братом сражаться против ненавистного врага.

Петр же долго не мог привыкнуть к мысли, что кроме Тимохи у него есть еще один брат. Более того, он старался не замечать Степку, избегал общения с ним. Просто он люто ненавидел Сан-Пин. Из-за нее уже многие годы страдает его любимая матушка, из-за нее она так рано постарела. Не будь этой азиатки — в опаринской семье до сих пор царили бы мир и согласие, но Степка был еще слишком мал, чтобы во всем разобраться, потому он не понимал, отчего старший брат сторонится его.

Другое дело — Тимоха. Тот, напротив, был к нему ласков и часто приглашал в свою келью, находившуюся в Спасском монастыре. Там хоть и скука смертная, но зато люди добрые. Они тебя и накормят, и напоят, а ко всему интересной былью или небылью удивят. Слушать их было одно удовольствие. Откуда эти монахи столько знают? — удивлялся мальчишка, но потом понял, что это все они узнавали через книги, которые зачитывали порой до дыр. Вот и Степке захотелось научиться грамоте, все эти диковинные книжки читать. Потому мальчик стал прилежно посещать приходскую школу, где уже скоро смог по складам читать церковные книги. Там Тимоха стал приносить ему и другие книжки, из которых он стал многое узнавать.

— Ты б не ругался так на маленького — он-то в чем виноват? — выговаривал Петру Тимофей. — Рази не видишь, как он к тебе тянется?.. Помни, Христос учил нас жить в любви, а не в ненависти…

Петр был непреклонен.

— Я как погляжу, ты всех готов прощать, — жестко говорил он брату. — Ты глянь на нашу матушку… Не видишь, как она страдает? Все из-за азиатки проклятой. Должен ли я любить ее щенка?

— Да брат же это наш, брат… Единокровный! — убеждал Петра Тимоха. — Христова завета, истины, зря ты чураешься!

Тут начиналась у них перебранка.

— Вот ты все говоришь: «Бог», «Бог»… А ты хоть раз видал его? — спрашивал брата Петр.

— Нет, не видал… — отвечал Тимофей.

— Если не видал, так молчи!

— Бога не обязательно нужно видеть — он чаще в сердце нам открывается, — объяснял монах.

— Это как же? — не понимал брат мудреной речи Тимохи.

— Так! Если тебя злоба душит — значит, ты бесом одержим, а вот когда сердце твое добром переполнено — всё от Бога.

— Блаженный ты какой-то! — качал головой Петр. — У нас в роду вроде не было таких. Вот скажи: маньчжур нам враг? — неожиданно спросил он брата.

— Упаси Господь! — осенил себя крестным знаменем Тимофей. — Нет, не враг. Бог создал всех людей братьями.

Петр поразился, усмехнувшись:

— Ишь ты! Тогда чего эти твои братья зло творят? И еще… Разве ж ты позабыл, как они тебя безоружного в плен взяли? Как били, душу твою терзали?..

— Заблудшие они, оттого и злобятся… — ответил Тимофей.

— Воевать будешь, если враги придут на нашу землю? — спросил Петр.

— Нет, не буду!.. — прямо заявил Тимофей.

Петр смотрел на него, не узнавая молодого человека. Некогда волевое и мужественное лицо брата теперь хранило печать смирения.

— Нет, братец, этого я никак от тебя не ожидал! — воскликнул Петр. — Что ты будешь тогда делать?

— Молиться… Отмолить грехи всех заблудших на земле, — ответил монах.

— Дурак ты, Тимка! — не выдержал Петр. — Око за око, зуб за зуб — вот где правда…

Тимоха не любил подобные разговоры. В такие моменты он чувствовал себя бедным быком, которого преследует слепень. Он примирительно хлопал брата по плечу и снова удалялся в привычный ему мир, далекий и непонятный Петру.

Что и говорить, Петра больше интересовали дела земные. В отличие от добровольного монаха Тимохи, он любил жизнь во всех ее красках. Широкая, вольнолюбивая натура, необузданный нрав не позволяли Петру втиснуться в узкие рамки каких-то догм и правил, ведь тогда бы он быстро лишился питавших его сил и превратился в мертвое корявое дерево. Ему же хотелось жить, любить, прославиться ратными подвигами во имя родного края.