Здесь русский дух...

— Вот как! — покачал головой Петр. — Собакам на съедение… Где же это видано? Ладно, дальше поглядим.

«Мы не знаем, как уж вы собрались нас вызволять, — снова читал казак. — В принципе, у нас тут в городе есть верные люди. Теоретически они могут вам помочь. Ждите. Наши друзья сами вас найдут. Благословит вас Господь в праведных делах! Прощаюсь, любящий вас Егорша Комар».

Дочитав письмо до конца, Петр досадливо вздохнул. Он-то думал узнать о судьбе своего брата, но Егорша будто испытывал его терпение. Черт лысый! Мог и обмолвиться о Тимохе, так ведь нет. Ничего, я ему задам трепака. Вот только бы увидеться! — мысленно пообещал он.

— Слышишь, Вань, неужели и впрямь среди тех пленных нет никого похожего на меня? — снова пытал мальчишку Петр.

— Нет, — покачал головой Ван Чи.

…Тот говорил истинную правду, ведь сейчас Петр мог не узнать своего брата. После всех лишений, выпавших на его долю, брат сильно сдал, и теперь совершенно не походил на того пылкого жизнерадостного паренька с нежным пушком на загорелых щеках, каким он был еще какое-то время назад. Вечно задумчивый и нелюдимый, молодой казак никак не мог привыкнуть к нахождению в неволе. Оттого все его мысли крутились вокруг побега. В отличие от молодого человека, другие казаки фактически смирились со своим положением и старались исправно отрабатывать назначенное им казенное жалованье. Тимоха злился на них, даже называл изменниками, а те только вздыхали в ответ. Мол, и ты успокойся. Все равно от судьбы не убежишь.

Они просто не знали Тимоху. Тот характером походил на отца — такой же упертый, дерзкий и свободолюбивый, и абсолютно не в его правилах было отступать перед трудностями. Таким, говорят, сам Господь помогает.

Вот и Петру повезло. Однажды он встретил людей, пообещавших устроить им с товарищами побег.

С одним из них, гончарным мастером Юем, его свел молодой зеленщик Хун Синь, у которого русские покупали овощи. Жизнь заставила того выучить чужой язык, и теперь он мог неплохо на нем изъясняться. Правда, при этом жутко коверкал слова. Данный факт неизменно вызывал у русских пленных смех.

Новенького ратника по имени Ти, — а так Синь называл Тимоху, — он приметил сразу, как только тот появился в Русской роте. Вечно грустные глаза бывают только у сильно скучающих по дому. В то же время он был дерзок с маньчжурским начальством, и все поведение Тимофея говорило о нежелании долго оставаться на чужой стороне. Однажды, устав от вечных лишений, он не выдержал и напрямую спросил у зеленщика, нет ли у того на примете тех, кто мог бы помочь ему бежать из плена. Конечно, Тимофей сильно рисковал, ведь Синь мог оказаться маньчжурским соглядатаем, но больше русский казак ни к кому не мог обратиться.

— Я помогу, — пообещал ему Синь. — Ты, главное, молчи! Если маньчжуры узнают — нам несдобровать! — сокрушенно заметил азиат.

Синь не обманул. Однажды вечером, когда Тимоха, вернувшись со службы, сел поужинать, в окно его жилища кто-то постучал. Старая азиатка по имени Мэй, находившаяся в услужении у молодого человека, тут же поплелась отпирать дверь. Маленькая, коротконогая, она медленно двигалась по горнице, смешно переваливаясь с одной ноги на другую, отчего сильно смахивала на утку. Уловив это сходство, Тимоха добродушно улыбнулся.

Зашел возбужденный Хун Синь.

— Хорош чаи гонять! Иди-ка за мной, — заговорщицки проговорил он.

…Они долго плутали какими-то темными переулками, стараясь не попадаться людям на глаза. Впрочем, в эту пору город будто вымер, и лишь слышалось, как где-то сонно лаяли дворовые псы и негромко перекликались у господских ворот стражники.

Пройдя еще несколько кварталов, путники пришли на место.

— Здесь! — жестом указал Синь на небольшой дом.

Перед входом мужчин встретил долговязый китаец средних лет по имени Юй. Позже Тимоха узнал о нем как об одном из активных членов тайного братства «Саньхэхуэй», боровшихся за восстановление династии Мин.

Юй пригласил Тимоху войти в дом, где тот увидел еще нескольких азиатов, стоявших в почтительной позе.

Жилище представляло собой низенькое и длинное, насквозь прокопченное помещение, чем-то напоминавшее собой обыкновенный китайский дом. Вокруг стен с трех сторон шла отопительная система, покрытая циновками. В двух котлах, дымоходы от которых шли под системой, варилась пища. Несколько столбов посреди жилища поддерживали кровлю. Со стен и с потолка мохнатыми гроздьями свешивалась копоть.

В дальнем углу хибары стоял гончарный верстак: два деревянных кружка на веретене — меньший находился вверху лавки, а большой находился внизу. За этим агрегатом сидел молодой азиат с бритым лбом и вертел нижний кружок ногой, в то время как на верхнем он создавал из сырой глины что-то похожее на горшок. Парень делал сложную и монотонную работу с такой любовью, с таким вдохновением, которым, возможно, мог позавидовать сам Господь, сотворивший однажды наш мир.

Речь шла о шестнадцатилетнем сыне гончара Юя Вэйсуне. Завидев гостя, он быстро вытер руки и стал помогать матери накрывать на стол.

Во время застолья выяснились все подробности о людях, к которым привел Тимоху Хун Синь. Узнав об их острой ненависти к маньчжурам, пленный казак быстро утешился, а то ведь поначалу все никак не мог поверить, как мог попасть к столь неравнодушным к его судьбе людям.

Позже он познакомил с этими людьми и товарищей. Азиаты обещали устроить им побег, но, по их словам, торопиться не следовало. Одно дело убежать из города, а совсем другое — добраться до границы.

Вначале заговорщики должны были переправить албазинцев в даосское жилище, где, по их словам, у них были друзья.

Однажды Тимохе с Егоршей посчастливилось побывать у даосов. Просто мастер Юй решил указать туда дорогу молодым людям на тот случай, если вдруг русским братьям будет грозить смертельная опасность и им потребуется срочно найти какое-то надежное убежище.

Даосское жилище находилось на самой вершине крутой горы, поросшей дубняком, лиственницами и корейской сосной. Летний зной уже спал, но воздух был по-прежнему тяжелым и горячим, отчего тяжело дышалось.

С трудом взобравшись по каменным ступеням наверх, казаки огляделись. Отсюда город был виден как на ладони. Огромный, почти сплошь деревянный, покрытый нитью улочек и редкими каменными островками затейливых красочных дворцов.

Войдя под сумрачные своды храма, мужчины прошли между двух рядов страшных слуг Властителя Мира и Небес. Воплощенные в потемневшее дерево и позолоту духи, с раскрашенными лицами и трезубцами в руках, мертвыми глазами глядели на чужаков, вызывая у них одновременно и почтение, и страх.

Потом был двор… Последние солнечные блики… Трепет листвы над головой и шорох монашеских одежд…

— Добро пожаловать в наш храм мира и любви, друзья! — поприветствовал казаков на своем языке появившийся откуда-то седенький монах в черном одеянии и повел их в трапезную.

Снова Тимоха чувствовал себя как дома. «Надо же! — подумал молодой человек о своем неожиданном открытии. — Оказывается, другом может быть не только понимающий твой язык, но и незнакомый тебе человек, перед которым ты способен раскрыть свою душу».

Однажды поздним вечером, когда посольские люди уже готовились отойти ко сну, в покои, где проживали албазинцы, кто-то тихонько постучал.

— Ванька, ты? — громко спросил Федор.

Это и впрямь был Ван Чи. Его тоненькое, словно стебель бамбука, тело нетрудно угадать даже в темноте.

Азиат что-то проговорил на своем языке.

— Чего бормочешь? Не спится? — удивился Федор.

Ван Чи снова залопотал.

— Засветите-ка, братцы, лучину!.. — попросил Федор и добавил: — Иди сюда, Ваньк! Я твоего лица не вижу.

Тот как встал истуканом в темном проеме двери, так и остался стоять.

— Верно, хочет пообщаться, — высказал предположение Семен Онтонов.

— Пойди, разбери его!.. — ухмыльнулся Федор. Он уже хотел послать мальчишку ко всем чертям — нечего просто так сон казакам перебивать! — но тут вдруг что-то его остановило. — Погоди-ка! — невольно вырвалось у него. — Петька! — позвал он сына. — Давай, ступай за переводчиком — чувствую, неспроста к нам парнишка пришел…