Возвращение Амура

Элиза вдруг смутилась: о чем она думает, в то время как уже завтра ее Ваня уедет в неведомые края, и мало ли что там может случиться. Идея поездки витала в доме давно – генерал-губернатору хотелось «на свежий воздух», потому что ужасно надоело разбираться, как он говорил, с этим Авгиевым скотным двором – взяточниками и ворами из чиновников, мошенниками и контрабандистами среди купцов; он считал, что далеко не все эти люди – злодеи, что такими их делает сложившаяся система и надо во всем искать причины, а не бороться со следствием… Об этом постоянно говорилось за обедами и ужинами, но Элиза понимала не все, да, честно говоря, и не стремилась понимать: чужой язык, чужая страна, чужие проблемы. А вот то, что Ваня обязательно поедет с генералом, уяснила сразу и сразу затосковала. Тоска особенно усилилась, когда за пасхальным ужином 11 апреля Николай Николаевич объявил, что отъезд назначен на понедельник 3 мая…

– …Я вот смотрю на отражение в зеркале, – сказал Вагранов, и Элиза даже вздрогнула от такого совпадения мыслей: словно подслушали друг у друга, – и удивляюсь, как это все интересно устроено. Иногда прямо-таки хочется перейти туда и познакомиться с самим собой зазеркальным.

– Ты есть романтик, – улыбнулась Элиза и потрепала его по волосам. – А как же я? Ты хочешь меня там ameir… любьить?

Вагранов порывисто схватил ее руку и стал целовать – каждый пальчик отдельно, потом ладонь.

– Я хочу тебя… – сказал глухо, запинаясь, – любить здесь… и всегда!

Элиза села, двумя руками повернула к себе его лицо и посмотрела долгим взглядом ему в глаза. Пламя свечи крохотными огоньками отражалось в ее зрачках и мелко-мелко дрожало; Ивану Васильевичу на мгновение показалось, что Элиза проникает взглядом в самую потаенную глубину его души, словно ищет там что-то ведомое только ей. Но уже в следующую секунду она отпустила его голову и встала.

– Пойдем, – сказала она.

– Куда? – глупо спросил он.

Элиза, не ответив, пошла в спальню. Иван глубоко вздохнул, как перед прыжком в ледяную воду, поднялся и шагнул за ней.

В спальне было темно, лишь свет растущего месяца четко обрисовывал прямоугольник окна, расчерченный переплетом. Элиза не любила штор и занавесей, а на высоте третьего этажа любопытных подглядок можно было не опасаться. Глаза Вагранова после полумрака будуара легко привыкли к темноте, и он заметил смутно белевшую фигурку девушки возле раскрытой постели …

– Ну вот, генерал, и сошлись наши дорожки, – сказал Вогул и засмеялся. Даже голос дрогнул от злорадства: уж теперь-то можно посчитаться за те плети.

– Ты чаво? – удивился напарник Хрипатый, молодой медвежистый урка, вор и грабитель, поднаторевший на засадах в ожидании золотоискателей и купцов.

Уже второй день они сидели в небольшом распадке между двумя каменными осыпями, круто сбегавшими к огибавшей Байкал дороге. До этого скакали от рассвета до захода майского, довольно жаркого солнца, уже в сизых сумерках поднялись по едва заметной тропке в эту ложбину и, расседлав из последних сил коней, завалились спать на попонах под открытым небом. Хорошо, дождя не было, а голод можно и перетерпеть. С утра Хрипатый соорудил вместительный шалаш, запалил костерок и повесил над огнем котелок, Вогул же обследовал осыпи – много ли усилий понадобится, чтобы обрушить их на дорогу. Обе они имели коварный нрав: иногда, главным образом в сухую погоду, по ним можно было передвигаться без какой-либо опаски, но при большой влажности – вследствие дождей или сильных туманов – все становилось скользким, и одного неосторожного шага хватало, чтобы быть снесенным и перемолотым несметной тучей разновеликих камней, вдруг помчавшихся со скоростью ямской тройки. Особое же коварство проявлялось по весне, когда камни казались сухими, а подстилка под ними оставалась влажной из-за медленного таяния льда и снега. И непонятное дело – обвалы осыпи случались каждый год, а каменных обломков меньше не становилось, словно они прорастали откуда-то изнутри горы. Про эти замороки поведал Вогулу один из главарей иркутских уголовников Гуран, он же назначил ему в проводники и помощники своего подручного Хрипатого, хорошо знакомого с местностью, и по секрету подсказал, как определять готовность осыпи к обвалу. Все это, конечно, стоило хороших денег, но, благодаря Анри, с ними проблем не было.

Собственно, покушение на Муравьева и задумал Анри. В детали он не вдавался, дал денег на оплату издержек и наградные участникам и назвал время выезда генерал-губернатора. Он поставил лишь одно условие – все должно выглядеть как несчастный случай. А в том, что Вогул сделает как надо, Анри не сомневался: еще сержантом в Легионе Жорж показал дотошную исполнительность.

Вот он и проявлял это замечательное для армии качество своего характера, осторожно обследуя осыпи по признакам, названным Гураном. Да, все верно: они обе готовы были ринуться вниз от простого удара не очень большого камня. И расстояние между ними было очень удобным для acte de terreur, [45] как говорят французы: дорога на этом участке была хоть и наезженной, но – в колдобинах и рытвинах, экипажи двигались медленно, и уйти им из-под смертельного двойного удара – «в хвост и в гриву», злорадно усмехнулся Вогул – было почти невозможно.

Расследовать случившееся вряд ли будут (Хрипатый со смехом рассказывал, как беспомощен губернский сыск даже в самых простых ограблениях), а если и возьмется кто за это безнадежное дело, тут же и завязнет: в распадке – глухариный ток, и охотники тут нередкие гости. Кто виноват? А никто не виноват – горы, природа, какой с них спрос…

Но в первый день ожидания поезд Муравьева так и не появился. Вогул терялся в догадках. Свернуть с этой дороги им было некуда, значит, задержало что-то непредвиденное. Он и предположить не мог, что генерал-губернатор остановится в первом же бурятском селении, чтобы разобраться с жалобами на местную власть и примерно наказать виновных. Поэтому, завидев на второй день на дальнем повороте дороги маленькие фигурки всадников и два экипажа, обрадовался так, что удивил Хрипатого, который по меланхолической натуре своей вообще не интересовался ничем, кроме поживы.

Губернаторский поезд приближался медленно, петляя по горной дороге, прилепившейся к северному склону одного из кряжей Хамар-Дабана. Он исчезал за крутым отрогом и опять появлялся уже гораздо ближе, но все так же медлительно, пересчитывая колесами все рытвины и колдобины, замеряя глубину луж и высоту ухабов.

Хрипатый некоторое время смотрел на это движение, потом перевел глаза на солнечное пятно за неплотными облаками, зевнул, перекрестив рот, и сказал:

– Часа три, однако, будут до нас добираться. Поспать, чо ли? – и, не дожидаясь от Вогула ответа, развалился на травке. Через несколько минут раздался могучий храп, от которого шарахнулась пасущаяся неподалеку каурая кобылка Вогула.

– Не Хрипатый, а Храпатый, – проворчал Вогул. – Все царствие небесное с таким проспишь. – Зевнул и сам, перекрестив рот, и тут же ухмыльнулся ненароком пришедшей мысли: – А нам это царствие впереди не светит, так что спи, детинушка, и я на часок прикорну.

Поспали они часа полтора-два. Могли бы и дольше, да где-то неподалеку, в глубине распадка, кто-то взревнул, должно быть, марал звал соперника помериться силой, лошади испуганно шарахнулись и разбудили хозяев.

Хрипатый глянул на солнце, коротко выругался и воззрился на дорогу. Вогул присоединился к нему и сразу же понял, что до решительного момента осталось совсем немного времени. Губернаторский поезд обогнул последний перед засадой отрог и неуклонно приближался к месту своей гибели. А в том, что гибель неизбежна, Григорий не сомневался: слишком большие запасы каменных осколков готовы были низвергнуться на злосчастную дорогу.

– Значит, так, – сказал Вогул. – Между бричкой и тарантасом есть заметный промежуток – это нам на руку. В самый раз попадут под завалы. Ты остаешься здесь, а я пошел на вторую осыпь. Камень подбери покрупнее и следи за мной: как только подам сигнал, бросай его на свою осыпь. Понял?